Вверх страницы
Вниз страницы
Панем сегодня. Панем завтра. Панем всегда.
Сначала один, потом другой, а потом почти все подносят к губам три средних пальца левой руки и протягивают ее в мою сторону. Этот древний жест существует только в нашем дистрикте и используется очень редко; иногда его можно увидеть на похоронах. Он означает признательность и восхищение, им прощаются с тем, кого любят.
74-е Голодные Игры объявляются открытыми.

The Hunger Games

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » The Hunger Games » — FLASHBACKS; » Tell me the truth


Tell me the truth

Сообщений 1 страница 20 из 23

1

Участники: Haymitch Abernathy&Effie Trinket
Место действий: Дистрикт Двенадцать
Время действий: Около года до 74 Голодных Игр
Краткое описание сюжета: Однажды нервы просто сдадут, и, кроме как высказать друг другу накопившиеся за долгие годы эмоции, ничего не останется.

http://s7.uploads.ru/t/YBrvw.png

Отредактировано Effie Trinket (Понедельник, 9 декабря, 2013г. 12:35)

+1

2

- Вон из моей головы!
Хеймитч отбрасывает от себя пустую бутылку и ничком падает на кровать. Мужчине почти под сорок, но выглядит он как старик. Старик, задыхающийся от чего-то, что сдавливает его изнутри. Эбернети зажимает голову руками, вырывает волосы и устремляет обезумевший взгляд в дальнюю сторону комнаты.
-Хейм, ты снова за свое, да? Я же просила тебя, умоляла, никакого алкоголя!
Девушка смотрит с укором, протягивает руку к разбитым бутылкам и с осторожностью собирает их.
-Сотни раз повторяла, что эта выпивка вредна для тебя. Сколько можно?! Прошло уже двадцать лет.
-Убирайся. Ты не настоящая. Убирайся вон!
-Да-да, убирайся, уходи, исчезни…Хейм, посмотри на меня.
Трясущимися руками, мужчина хватает нож и встает с кровати, но с грохотом валится на пол, не пройдя и половины комнаты.
-Ох, Хейм.
Девушка подходит ближе, опускается вниз и садится рядом с ним. Проводит ладонями по его лицу и на ее губах медленно появляется грустная улыбка.
-Ты так и не научился жить. За столько лет, Хейм…за столько лет, ты так и не смог.
Ее взгляд падает на нож, зажатый в его руке. Стальная рукоятка, холодное лезвие. Не скрывая усмешки, она вновь смотрит на мужчину и касается его волос.
-Ну и что ты собирался сделать? Убить меня? Я уже мертва, Хейм. Мы все мертвы. Ты не убьешь воспоминания. Ведь ты сам хочешь видеть меня, потому что я не могу прийти к тебе по собственному желанию.
Эбернети пронзает воздух ножом, размахивает руками сильнее, стараясь отогнать от себя мираж. Ослепленный яростью, он резко поднимается, безумно оглядывается и, снова увидев ее, бросается на фигуру девушки. Мужчина сталкивается лишь с зеркалом, разбивая его в который раз. Окровавленный, с осколками в пальцах, он выпускает нож из ладони и медленно скатывается по стене.
-Чего ты от меня хочешь?
-У себя спроси.
Звонко смеясь, девушка отбрасывает челку с его лба и смотрит ему прямо в глаза.

-Чего хочешь ты?
Ее смех мгновенно растворяется среди ночной тишины. Она вновь опускается рядом с ним, кладет голову на его плечо и тихо напевает какую-то мелодию, знакомую Хеймитчу еще с детства.
Он вздрагивает, но обессилев, молчит, лишь прислушиваясь к звукам, раздающимся в его голове. Вытягивает руки на свет, дрожащими пальцами пытаясь вытащить осколки из кожи. В десятый раз промахнувшись, Эбернети бросает все попытки и закрывает глаза, желая уснуть.
-Замолчи.
Хеймитч раздраженно выдыхает, стараясь не обращать внимания на разрастающуюся боль в руках.
Девушка усмехается на слова мужчины и легко качает головой. Она смотрит на его скрюченные пальцы и протягивает к ним свою руку, но та лишь тенью проходит сквозь.
-Я – твой плод воображения. Точнее плод твоей белой горячки. Сам заставь меня замолчать.

Эбернети рычит, обшаривает пол на наличие бутылок и не находит ни одной из них. Пошатываясь, Хеймитч едва поднимается и хватается за твердое дерево стола. Мужчина тяжело дышит, всё плывет в его глазах, но ему удается дойти до ванной. Повернув заржавевший кран, Хеймитч опускает лицо под ледяную воду. Холодные струи отрезвляют, спустя пятнадцать минут Эбернети уже не выглядит ополоумевшим безумцем. Капли стекают с его волос, он поднимает голову наверх и вглядывается в единственно уцелевшее зеркало на втором этаже. Снова увидев ее за своей спиной, Хеймитч больше не дергается, а твердо произносит.
-Я не люблю тебя.
-Я знаю, Хейм. Правда в том, что ты не любишь никого. Ты один. Понимаешь? Один.

-Так проще.
Эбернети, не дожидаясь никакого ответа, выходит из ванны и стаскивает с себя грязную рубашку. Распахивая шкаф, он без разбора хватает вещи и, полностью одевшись, спускается вниз. Выгребая из кухонной полки деньги, Хеймитч прополаскивает горло кипяченой водой, стоявшей в банке, наверное, месяц.
Мужчина выходит из дома впервые за месяц. До следующих Голодных Игр оставалось всего ничего, но он предпочитает о них не думать, в отличие от жителей Дистрикта. На их лицах отражены всякие чувства, однако никто не заговаривает о приближающейся Жатве. Завидев единственного ментора двенадцатого, люди мгновенно расступаются, не желая сталкиваться с пьяницей. Впрочем, о Хеймитче вспоминают лишь во время Игр, да еще в Котле. Для продавцов самогона, Эбернети самый главный покупатель. Он бросает деньги на ветер, зачастую переплачивает, выкидывая всю мелочь из кармана на прилавок.
Иногда Эбернети сталкивается с полными ненависти взглядами. Так смотрят на него родители, что потеряли своих детей на Играх. Какой могла быть их надежда, если у двух трибутов, никак не подготовленных в бою, нет даже шанса найти себе спонсоров? Разве мог этот пьяница договориться с кем-то, сделать так, чтобы их дети выступили в наилучшем свете? Обезумевшие от горя семьи, винили в смерти их выводков не только Капитолий, но и всех, кто был хоть как-то причастен к Играм. Таких накопилось немало. За двадцать с лишним лет у Двенадцатого не было ни одного победителя.
Когда Эбернети заходит в Котел, его мираж все также следует за ним. Он останавливается у многих прилавков, покупает то, чем он никогда не воспользуется и, наконец, доходит до стойки с алкоголем. Всё это время девушка что-то говорит и в голове Хеймитча стоит настоящий рой из смешавшихся голосов. Мужчина выгребает оставшиеся деньги и кидает их прямо на ларек.
-Прошлая партия – паленая дрянь. Сэй, прелесть, дай мне что-нибудь хорошее.
-Дрянь?! Я тебе дам дрянь, чертов пьяница!

Сальная Сэй со смехом толкает Эбернети в плечо и орет имя какого-то мужчины через весь Котел.
-Я этого парня едва нашла. Если ты помнишь, я мясо продаю, а не выпивку.
-Мои поздравления, а я-то и не догадывался!
Сэй снова смеется и берет из рук пришедшего парнишки все бутылки, протягивает их Эбернети и сгребает всю мелочь, даже не пересчитывая ее.
-Скоро Игры…
Хеймитч усмехается и, не давая ей договорить, резко произносит.
-Не бойся, я оставлю тебе оплату наперед.
Эбернети знает, что Сальная Сэй имела в виду совсем другое. Но кому нужны лишние пустые разговоры? Игр не избежать. В Двенадцатый все равно вернется два трупа и среди сотен домов в двух из них будет погашен свет.
-Ты потерял всякую веру.
-Снова ты, милая? Не надоело капать мне на мозги?
Несколько человек оглядываются по сторонам, но завидев Эбернети, говорящего с самим собой, лишь машут рукой. Пьянчуга, что с него возьмешь.
Хеймитч возвращается домой, волоча за собой целый мешок с кучей бутылок. Мужчина давно потерял форму, поэтому он останавливается почти у самой Деревни Победителей и садится на скамью. Здесь он может хоть кричать, его все равно никто не услышит. В этой деревне он живет один.
Эбернети растягивается на всю лавку, не придавая значения тому, что единственная чистая роба запятналась. Девушка здесь до сих пор, она ходит вокруг, снова что-то напевает, ложится на траву, встает, крутится, ведет себя как надоедливый ребенок. Хеймитч следит за ней, выпрямляется и садится.
-Милая, постарайся не разбиться об камень, твой труп я отдирать не стану.

Девушка останавливается, смеется, но резко замолкает. Чуть наклоняет голову и обеспокоенно произносит.
-Скажи мне, есть ли хоть кто-то, о ком ты беспокоишься? Есть ли хоть кто-то, кто тебе дорог?
Эбернети раздраженно выдыхает, она порядком надоела ему. Хеймитч берет мешок и идет дальше, проходит мимо девушки и достигает деревни за пару минут. Мужчина отвлекается, завидев чью-то фигуру рядом с его домом. Странного цвета парик, изящная осанка, платье, каблуки…
-Эффи?!
Хеймитч резко забывает о девушке за его спиной и смотрит лишь вперед. Может, померещилось? Мужчина проходит еще немного и видит перед собой Капитолийскую диву во всей красе. Эбернети усмехается, не зная, что и делать. Раньше такими визитами она не увлекалась.
-Чем обязан такой радости?
За все эти годы он привык к ней. В отличие от их первой встречи, сейчас он не чувствовал к ней излишнего раздражения. Хеймитч, впрочем, не знал, что он чувствует к ней вообще. Он мог ненавидеть ее, мог быть благодарен ей, мог желать ее помощи. Но она была капитолийкой. Она была среди тех, кто восторгался играми и видел в них развлечение, честь. Эффи Бряк была среди тех, кого Хеймитч по-настоящему презирал. Но мог ли он презирать ее? Нет. В этом-то и была главная проблема.

Скажи мне, есть ли хоть кто-то, о ком ты беспокоишься? Есть ли хоть кто-то, кто тебе дорог?

+2

3

I was feeling sad
Can't help looking back

Эффи не помнит, когда в последний раз была в своей квартире. Нет, не приходила поздно домой, падая без сил на диван в гостиной, и не забегала на пару секунд, переодеться, чтобы в очередной раз устремиться «по зову службы и долга». Она, правда, не знает, когда просыпалась в собственной постели почти в обед, потягиваясь и довольно улыбаясь. Когда она в последний раз готовила завтрак или вообще готовила? С уборкой проблем нет – хозяйки нет, а, значит, и убирать нечего.  Жизнь мисс Бряк пролетала, пробегала, стремилась вперед, не задерживаясь ни на секунду, но никак уж не протекала мирно и спокойно. Желание что-то остановить или попытаться замереть в пространстве, чтобы отдохнуть хоть на мгновение, давно пропало, растворилось в ежедневном празднестве и суматохе, которые с годами выместили все остальные мысли. Женщина вряд ли будет задумываться о проблемах других Дистриктов, когда завтра очередной прием, или ей нужно помочь кому-то из знакомых с организацией вечера. Голова забита платьями, музыкантами, напитками и обслуживающим персоналом, но никак не идеями о революции. Система добилась своего.
В квартире темно и холодно: окна зашторены, отопление отключено добровольно, в целях экономии, ведь какой смысл платить, если дома тебя почти не бывает? Эффи сидит на диване и пытается вспомнить, во сколько сегодня пришла домой, чтобы высчитать приблизительное количество сна, составить собственную таблицу рекордов. Позвоночник болит от вечно идеальной осанки, а зубы слегка стучат от холода. Сопровождающая тянется к блокноту, который аккуратно лежит на журнальном столике рядом, чтобы понять, какой важное событие ждет ее сегодня. Каждый день ее ждет что-то важное, каждый день ценен. Закладка лежит на нужном дне, а на сегодня только одна запись, от которой невольно пробегают мурашки по коже. Какая честь. Какой ужас.
Бряк качает головой, со звуком захлопывает блокнот, кидает его на столик, из-за чего поднимается столб пыли, и встает. Пустой дом для пустой хозяйки, создается впечатление, что тут и, правда, никто не живет? А, может, так и есть? В самые отчаянные дни Эффи посещали мысли о том, что он всего лишь еще одна из многочисленных, безликих людей. Таких, как она, тысячи и десятки тысяч, и все они – отражения друг друга. В такой толпе можно запросто потерять рассудок, но, сохранив его, становишься сомнительно счастливым: способность мыслить и страдать оборачивается монетой для тебя.
Парик, съехавший набок, отправляется в шкаф, где похожих на него великое множество; платье, которое своим блеском освещает комнату, бережно вешается на вешалку, а макияж разноцветными красками смывается в раковину. Смотря в зеркало, капитолийка удивляется своей необычной обычности. Кажется, среди всей этой мишуры она потеряла саму себя.
Горячий душ пробуждает ото сна, пальцы больше не немеют от холода, но внутреннюю пустоту не зальешь кипятком, как бы ни хотелось.  Эффи на секунду прислоняется лбом к прохладной плитке, чтобы отогнать ненужные мысли. Не думая ни о чем, ни сожалея, ни переживая – так легче жить, так удобнее, так правильнее. Для страны, в первую очередь, все это нужно. А вот для самой женщины? Вопрос остается открытым, сопровождающая резко закрывает кран и выходит из душа, решив продолжать привычную двойную игру.
На кухне чудом находится пачка с чаем, которую Дива тут же заваривает в миниатюрном чайничке. Таком же маленьком, как и ее значение в этом мире, таком же хрупком – рукой махни, и все кончено. Удивительно, как место жительство может много сказать о человеке. Чай сразу с сахаром, производители заботятся о том, чтобы ты больше не заморачивался ни на какой мелочи. Какой напиток любишь, такой и покупай, на пачке даже написан процент сладости. Обо всем уже позаботились. Она пьет этот приторный, как ее жизнь, чай и думает, что что-то должно измениться. Горячая жидкость не согревает ее совсем. Нет, может, руки уже не дрожат, но и пустоту не запьешь. Чтобы ты ни делал, она всегда возвращается.
Сегодня должны транслировать прошлые Игры. Эффи, как порядочная гражданка, приводит экран в действие и становится перед ним, немного опоздала, показ уже начался, по всей видимости, таймер только что дошел до нуля. Она неосознанно отыскивает в этом хаосе трибутов со знакомой красной полосой на куртке. Своих участников, собственных смертников, имена которых вытянула этими уже не дрожащими руками. Секунда – и девчонка падает от стрелы в горле, захлебывается кровью. Ее смерть покажут детальнее позже, когда на Арене все временно затихнет. Пустыня была ожидаема, ее слишком давно не было, но в этом году, как и во всех предыдущих, будет что-то необычное. Парень-трибут через минут десять после начала Голодных Игр попадает в ловушку, и теперь его тело пронзает сотни мелких игл. На этом участие Дистрикта Двенадцать заканчивается, а Бряк просто выключает экран, смысла смотреть дальше просто нет.
Шкафы ломятся от разноцветных нарядов, которые каждый раз меняют внешний облик Эффи. Но им не изменить ее. Только какую «ее»? Изумительную дурочку или человека с пустыми надеждами? Не стоит задаваться вопросом, кого в ней больше: ее настоящей или ее выдуманной. Лучше спросить, что какая из ролей в понимании капитолийки «настоящая».
Бряк долго думает, что надеть, на такой встрече нельзя оплошать, просто потому что повторного шанса не будет. Не для нее точно, не в этой жизни, не в этой стране. Женщина привычным движением заправляет короткую светлую прядь за ухо и поджимает губы. Она не знает, чего ожидать, что от нее хотят и как к этому готовится. Ответ приходит быстро: будь сама собой. Наряд цвета морской волны быстро оказывается у нее в руках, голубой парик попадает в поле зрения, а коробка с непомерно высоким туфлями найдена – стандартная процедура. Макияж в тон, милая улыбка намертво припаяна; Эффи Бряк готова.
*
Она сидит в небольшой комнате, такой же темной, как и ее квартира, и спокойно ожидает своей участи. Так просто сюда заранее не вызывают. Нет, она не волнуется, лишь без задней мысли, беззаботно продолжает улыбаться, не облокачиваясь на спинку кресла – против этикета. Посидишь так пару часов, лежать ровно уже не сможешь. За все надо платить. Сопровождающая проводит рукой по мягкой обивке. Нет, она не волнуется, она не совершила ничего плохого, у нее идеальная репутация.
Сенека опаздывает всего лишь на пару минут, но не мисс Бряк его судить. Когда ты занимаешь такую высокую должность, то время просто исчезает, минут для тебя по просту не существует. Они, как положено, приветствуют друг друга, и распорядитель занимает место в кресле напротив Эффи. Между ними чувствуется определенный холодок и недоверие. Как между двумя палачами: один точит топор, вторая отрубает головы.
- Я хочу сразу перейти к делу, - спокойно говорит Крейн, - скоро начнутся 74 Игры, но я бы хотел поговорить не о них. Близится Квартальная Бойня, к которой уже начинается подготовка, это будет нечто невообразимое, то, что буквально взорвет аудиторию. Но в каждом колесе есть свои палки, не так ли, мисс Бряк? Дело не в вас, а в Дистрикте, который вы сопровождаете. Его ментор уже давно вызывает недоверие, лично я сомневаюсь, что при подобном образе жизни он дотянет до 75-х Игр, что крайне отрицательно скажется на динамике Игр, вы же понимаете это? Нам нужны все победители, все менторы. Будет невероятно обидно, если только Двенадцатый на годовщину явится с двумя сопровождающими. Поэтому вы нужны нам, мисс Бряк. Поезд отправится, как только мы закончим беседу, в своем купе найдете необходимые лекарства. Вы должны поставить ментора на ноги, чтобы он был в хоть какой-нибудь форме хотя бы к 74-м Играм. Надеюсь, мы поняли друг друга? Вы должны отправиться незамедлительно. Уедете обратно, когда будет нужно.
Все изложено четко, попыток возражать не предоставляется. Эффи продолжает улыбаться, в глазах блестит серьезность, она слегка кивает. В этом году ее пытки наступят раньше положенного срока, внутри все сжалось от мысли, что придется ехать в Дистрикт снова, но на этот раз с невыполнимым заданием.
- Один вопрос: кто-нибудь знает о моем прибытии?
Сенека слегка наклоняется голову ближе к капитолийке и заглядывает ей прямо в глаза, видя там то, что хотел видеть: ответственность, слепую направленность и непоколебимую веру.
- Только мы с вами, этого достаточно?
Дива кивает и поднимается с кресла, понимая, что разговор окончен, ее присутствие здесь больше не требуется. Она уверенным шагом шла к выходу, уже представляя, как засыпает в своем купе, которое гораздо больше напоминает ее дом, которое стало ее домом за все эти года; как будет вежливо просить Эбернети глотать таблетки, а не алкоголь; как будет по мере своих возможностей выносить его подколки. Внутри что-то перевернулось, ощущение чего-то неминуемого и нехорошего начало овладевать женщиной.
*
На улице холодно, а войти внутрь Эффи не решается. Дверь незаперта, ментор не боится, что кто-нибудь заберется в его жилище, но заходить без приглашения невежливо. Следовать правилам всегда. Вот и пришлось ждать его, недовольно осматриваясь вокруг, внимательно вглядываясь в темноту при каждом шорохе. Ночь явно не была ее временем суток, у Бряк не было ни сил, ни возможностей при таких условиях блистать.
Его она заметила почти сразу – по медленной походке. Да, и кому в голову придет в голову заглядывать в такое время в Деревню Победителей? Кому вообще придет в голову заглядывать сюда? Эффи расправила плечи и выдохнула, ожидая неминуемого. Задание дано сверху – его надо выполнить, небольшую сумку тяготили лекарства. Ты должна поставить его на ноги, любыми способами.
- Хеймитч. – Вежливый, холодный тон. – Ты не поздоровался, это плохие манеры. Добрый вечер. Мне нужно тебе передать кое-что от Капитолия, но не будем же мы разговаривать на улице?
Все действия и слова заучены, как по алгоритму. Напоминание о плохих манерах довольно-таки привычное, Бряк часто ему говорит об этом. Только Эбернети все равно. Сопровождающая не знает, чего ожидать. В Двенадцатом она никогда не может сказать, что будет, и, пожалуй, это ее чуточку пугает.

+2

4

Это, в самом деле, была она. Эффи Бряк и впрямь стояла возле его дома. Выглядело всё это чертовски нелепо. Накрашенная, на шпильках, одетая с иголочки, она возвышалась среди пустующих домов. Любой, кто увидел бы ее сейчас, посчитал, что она здесь совсем не к месту. Впрочем, честно говоря, если бы жители Двенадцатого заметили бы ее, никто из них не был бы радушен и Эффи просто-напросто послали бы к черту. Желательно – прямиком в Капитолий, где ей и было самое место. Там, среди прекрасных многоэтажек, городских огней и разодетых людей, она была своей. В этом мире, в мире голода и бедности, она была чужой. И по ее взгляду Хеймитч знал, что она это прекрасно понимает.
-Чудно выглядишь.
Эбернети усмехается. Он оглядывает ее снова и снова, затем моргает, надеясь, что она его очередной глюк. Но нет, Бряк не растворилась так, как исчезла девушка за его спиной. Эффи все также стояла, прожигала его недовольным взглядом, который был умело (по ее мнению) скрыт за якобы хорошими манерами. Хеймитч едва удержался от смеха, когда ее вежливый тон достиг его ушей. Бряк не изменяет себе. Манеры. О каких манерах идет речь, когда они стоят в едва ли не самом заброшенном участке всего Дистрикта?
-А почему бы и нет? Твоего ослепительного блеска хватит на целый квартал.
Хеймитч выгибает бровь и все-таки смеется. Только Бряк могло бы прийти в голову приехать в Двенадцатый в таком виде. Эбернети оборачивается, хватает мешок с кучей бутылок, которые мгновенно звякают друг о друга. Хеймитч выхватывает одну, зубами вытаскивает пробку, и горячая жидкость мгновенно обжигает горло. Ментор кашляет и его глаза внезапно округляются.
-Что же, в этот раз Сэй в самом деле выбрала для меня лучшую партию. Эффи, прости мне мою грубость, предлагать не стану. Боюсь, не найду потом места для тебя в саду.
Захлопывая мешок, Эбернети снова смеряет Бряк взглядом и наклоняет голову, внимательно ее изучая. Он не видел ее почти год, ментор и сопровождающая встречаются только во время Игр и возвращаются по домам сразу после смерти трибутов. Они явно не звонят друг другу и уж письма тем более не шлют. Подобная мысль приводит Хеймитча к тому, что он едва сдерживается от того, чтобы не согнуться от смеха прямо здесь. Милых отношений между ними не было. Да и что между ними вообще было?
-И чем же Капитолий спешит меня порадовать?
Эбернети проходит мимо Бряк, раскрывает дверь одним махом и едва находит выключатель. Свет слепит, Хеймитч передергивается и вваливается на кухню. Что говорить, если Эффи на улице выглядела как из другого мира, то здесь, среди грязи, осколков и кучи хлама, она и вовсе не из этой вселенной. Стаскивая с плеч мешок, Хеймитч кладет его на стол, сметая тарелки прямо на пол. Некоторые из них разбиваются, но общее состояние кухни от этих маленьких дополнений совсем не меняется. Не дом, а полнейший разгром.
Эбернети, наконец, обращает внимание на свои руки и подходит к кухонному крану. Пока вода доходит до него, Хеймитч обыскивает шкафы, в надежде найти хотя бы щипцы. Вытаскивая что-то более-менее подходящее, Эбернети опускает руки под воду и без слов начинает выковыривать стекло из пальцев.
-Можешь сесть.
Кажется, Хеймитч вспоминает о своей внезапной гостье. Всё также продолжая извлекать остатки зеркала, которые въелись в кожу и мясо, Эбернети кивает на ближайший стул. По крайней мере, этот стул был относительно чистым. Если здесь вообще можно хоть что-то так назвать. 
-В Капитолии новые правила? До Игр еще есть время, что им нужно от меня? И почему ты?
Эбернети хватает грязное полотенце и криво обматывает им ладони. Почерневшая ткань мгновенно окрашивается в красный. Не обращая на это никакого внимания, Хеймитч достает кружку и наполняет ее водой. Снова расправляет мешок, вытаскивает из него все бутылки и какие-то пакеты. Разрывая обертки, Эбернети обнаруживает внутри еду и усмехается. Сегодня он скупил половину Котла не так уж и зря.
-Это все, что я могу тебе предложить.
Кружка воды и бутерброды с бельчатиной на черством хлебе для капитолийской Дивы. Настоящие деликатесы.
Эбернети замечает сумку в руках женщины и выхватывает ее, с грохотом опуская на тумбу. Вот вам и манеры. Не говоря ни слова, Хеймитч идет наверх, распихивая на своем пути завалы, образовавшиеся от мусора. Во всем доме была всего лишь одна комната, которую он оставил нетронутой. Она, пожалуй, была одновременно и самой чистой во всем этом месте. Пыль, наполнявшая ее, была просто мелочью по сравнению с той грязью, что царила в остальных помещениях. Эбернети усмехается, понимая, что даже эта комната будет сущим кошмаром для Бряк. Вообще-то, он надеялся, что она не станет жить у него. Но других мест и вовсе не было. Без лишних речей, не узнав даже, зачем она явилась, он прекрасно понимал, что ей придется где-то остановиться. И местом ее остановки явно не будет дом какого-нибудь жителя. Остается кто? Именно. Он сам.
Хеймитч раскрывает шкаф и с удивлением обнаруживает в нем какую-то одежду. Легкая ткань проходит по его руке и Эбернети узнает в этих вещах что-то старое, что-то из той жизни. Медленно, к нему приходит понимание того, что всё это когда-то принадлежало его матери. Еще до их убийства, Капитолий позаботился о том, чтобы напоминание о подчинении каждого, всегда отложилось в душе победителя Квартальной Бойни. Однако за все эти годы Эбернети не было нужды заходить сюда, во-первых потому, что он не желал встречаться с отголосками давно ушедшего, во-вторых, в доме хватало комнат, которые он бы разрушить. Сейчас он не чувствовал ничего. Капитолий давно потерял власть над ним. Ни боли, ни отчаяния, ни воспоминаний. С абсолютно отсутствующим видом, Эбернети закрыл шкаф и проверил другие тумбы на наличие различных вещей. Всё остальное оказалось пустым. Неплохо. Если Бряк ляпнет что-то и об этой комнате, он точно поселит ее прямо на диване в гостиной, полностью заваленной бутылками и остатками годовалой еды. Эбернети выходит, спускается вниз и возвращается на кухню.
-Третья комната справа, на втором этаже. Лестница завалена, не грохнись на своих шпильках.
Еще быть чуть-чуть и это сошло за заботу. Хеймитч с усмешкой смотрит на Бряк, до конца не понимая, что же ей все-таки понадобилось.
-Ах да. Прежде чем ответить на все мои вопросы – переоденься. Ты все-таки в моем доме, а капитолийскую моду я не терплю. И не дай Господи кто-то из жителей завидит тебя в таком виде. В шкафу есть несколько платьев.
Эбернети опирается о кухонный стол и улыбается. Хватает бутылку, делает пару больших глотков и наблюдает за каждой реакцией Бряк. Остался последний выстрел.
-А…И твой чудный парик. Ему тоже пора отправиться в отпуск.
Бам. Кто кого убьет после такого?

Отредактировано Haymitch Abernathy (Суббота, 14 декабря, 2013г. 23:15)

+1

5

Он почти не изменился. Эффи часто подмечает хоть что-то новое в людях, в Капитолии принято преображаться. Но тут, в Двенадцатом, жизнь словно замерла. Тут исполнилось то, что давно было забыто – относительное спокойствие. Никакой суматохи, яркой жизни, стремительных событий или желаний скорее прожить сегодня, чтобы окунуться в замечательное завтра. Бряк на секунду закрывает глаза, отгоняя ненужные мысли. Это не ее Округ, ее дом – Капитолий. Это правда, женщина бы никогда не смогла тут прижиться. Или смогла, но не при данных обстоятельствах и власти, ее место там, где назначили.
Хеймитч выглядит старше своих лет. Сопроводительница уверена, что в этом виноват его образ жизни. Сколько дней в неделю он пьет? Или выходных совсем от такого занятия нет? На секунду ей действительно стало страшно: а что если ментора в один прекрасный день вынесут ногами вперед? Или вспомнят о нем, когда будет поздно? Мало ли, сердечный приступ, а рядом никого, ни один человек не беспокоится о нем, абсолютно некому убедиться, что все в порядке, что это тело не гниет где-то на диване, а все также напивается в хлам. Нет, мисс Бряк совершенно не волновало здоровье Эбернети, ей было важнее то, что Дистрикт останется без ментора. Против системы идти нельзя. Да, и кто будет хоть как-то помогать очередным трибутам? Им нужна надежда, а от чужой женщины им это будет чуждо и противно. Хеймитч нужен им всем. Жаль, что только ни жители, ни сам ментор этого не осознают.
Эффи не хочет допускать привычного развития сюжета: его ухмылки и насмешки, ее нелепая злость и бесполезные попытки что-то сказать в ответ. У него всегда найдутся аргументы лучше, сильнее, вещественнее, убедительнее. Он почти всегда побеждает. Только вот чтобы доказать что-то Бряк, не придется убивать сорок семь человек.
  - Благодарю.
Сухой ответ, ведь за даже самым приятным комплиментом явно скрывается насмешка. Это опыт после стольких лет общения – искать во всем некапитолийском двойной смысл. Искать во всем, что говорит ей ментор, ложь, неправдивое, злостное.
Диве кажется, что он ее не узнает. Или, по крайне мере, не верит, что она здесь. Сама мисс Бряк не верит, что она уже тут. Поначалу все казалось таким нереальным: поезд, никого из персонала и скорость, с которой они буквально пролетали сквозь Округи. Вокзал, никого из встречающих, пустая площадь, эхо от каблуков. Ничего не менялось, тут  нет места такому явлению.
До слуха доносится звон бутылок. Будто бы провели нож по коже, ужасное ощущение, Эффи даже немного передергивает. Опять алкоголь, опять до беспамятства. Не успевает она и слова сказать, как Хеймитч уже пьет из горла, будто бы ей назло, специально, чтобы еще больше настроить против себя, показать, что блондинка тут никто, ее не существует, пустое место. Капитолийка только привычно закатывает глаза.
- Сегодня осветить мне надо только тебя. Давай поскорей закончим с тем, зачем я здесь.
Бряк хочет уехать отсюда, тут она чужая, тут ей некомфортно. Она снова хочет оказаться в забытье праздников, чтобы перестать думать вообще обо все на свете, кроме обычных приземленных вещей. Она снова хочет в тот мир, где крепче шампанского ничего не пьют, а люди дружелюбные, не норовят тебя уничтожить взглядом или послать к черту на рога. Нет, это место явно не для нее. Капитолийское воспитание – отрицать то, чего не знаешь.
Она пропускает его намек мимо. За столько-то лет уже научилась фильтровать речь Эбернети настолько, чтобы почти не обижаться и не обращать внимания на его несвязную речь о гнусностях мира сего. Но в чем-то он прав: пить бы столичная жительница явно бы не стала, не ее уровень, не ее способ решения проблем. Лучше просто забыть, убрать куда подальше и никогда не вспоминать, идти в новый день с улыбкой и надеждой на лучшее. Надеждой, которая когда-нибудь оправдается.
Эффи осторожно, стараясь не оступиться, не спеша заходит в дом, тихо закрывая дверь. Даже если бы она хлопнула ею со всей силы, то эффекта все равно бы не было, некому жаловаться на шум. В этом плюс быть одному. Ментор уже, наверно, забыл о ней, потому что сразу занялся своими делами, а капитолийка не сразу пошла за ним, заглянув в другие комнаты, просто ужасаясь их состоянием. Неужели ему действительно настолько наплевать? Или спирт последние мозги вытеснил? Как можно так равнодушно относиться к тому, что окружает тебя?
Бряк идет в сторону кухни и останавливается недалеко от стола. Все верно – этикет не разрешает садиться раньше, чем предложит хозяин. А Хеймитч сейчас.. Диве чуть не стало плохо, пока она смотрела на хирургические махинации. Полей своим алкоголем, дурак, чтобы инфекцию не занести. Вслух, конечно, ничего не сказано. Зачем? Он не верит в заботу. Он ни во что не верит. По крайней мере,  в то, что верит Эффи, для ментора пустой звук. Просто потому, что в это верит она. Так кажется сопровождающей.
Капитолийка проводит ладонью по стулу, а потом, собравшись с духом, садится, не облокачиваясь о спинку. Ничего, кровать в поезде вполне удобная, еще отлежится. Только как сказать этому человеку, что весь его золотой запас сейчас отправится в канализацию, чтобы крысы пировали? Эбернети не согласится просто так. Нет, он будет категорически против. Мисс Бряк уже даже предвидит очередную ссору.
- Дело касается не только Игр, скорее, тебя лично.
Но в этом доме ее не собираются слушать. Она – пустое место. Эффи возмущена: что значит, почему ее? А кого Хеймитч еще ожидал увидеть? Может, президента Сноу собственной персоной? Или мордашку посимпатичнее? Капитолий не знает о предпочтениях данного ментора.
Сумка с дорогими препаратами грубо вырывается из рук, Бряк даже на месте немного подскочила. Главное, чтобы этот глухой стук, не означал, что с лекарствами что-то не так, за такое в столице по головке не погладят. Разве что серпом. Ее тут же оставляют одну, и возмущение нарастает: что за манеры?! Женщина позволяет себе на секунду отклониться на спинку сиденья, а потом встает, чтобы проверить целостность привезенного. Звуков со второго этажа не доносится. Может, ментор пошел спать? Решил отложить разговор на завтрашний день? Нет, таких возможностей у капитолийки нет, она собирается уехать домой. В ее планы входили недолгосрочные методы по убеждению. Если честно, то Эффи сомневалась, что она уговорит Хеймитча что-то принимать. Тут нужно было давить, вспоминать прошлое. А разве можно лезть назад, когда собственные мысли похоронены под пластом долга перед государством?
Блондинка снова опускается на стул, поглядывая в сторону еды. В такой ситуации кусок в глотку не лезет, поэтому все, что она может, это аккуратно отпивать из стакана воду небольшими глотками. Какая-то странная нервозность снова взяла верх. Кажется, эти чувства появляются только в данном Дистрикте, уже своеобразная реакция. Послышались шаги, и Бряк села еще ровнее, придавая своему лицо беззаботное выражение.
Выслушав его, поджав губы, Эффи поняла, что больше не намерена терпеть, не для кого больше играть. Она тут чтобы помочь, а не для того, чтобы играть в игру «наряди куклу из столицы». Дива резко поднимается с сиденья, одной рукой касаясь стола и прожигая взглядом Хеймитча. Вот как ему каждый раз удается так легко вывести ее из себя? Особый талант, не иначе.
- Я тут по команде Главного Распорядителя, но твои приказы выполнять не собираюсь. Хочешь переодеваться – милости прошу. – Слишком спокойно начинает женщина. – Ты не в том положении, Эбернети, чтобы диктовать мне условия. Да, и какая разница, - интонация повышается, - что меня может кто-то увидеть? Кто меня вообще здесь увидит?! Тут ни-ко-го! Как, впрочем, и в твоей жизни.
Последняя фраза – это месть за парик. Но она сначала слетает с губ, а только потом капитолийска понимает, что произносить этого не стоило, лезть в прошлое никто не просил, а блондинка только что сама подняла одну из запретных тем. Подавать виду, что все не так, она не собиралась, только резко замолчала.

+2

6

-Как, впрочем, и в твоей жизни.
Эбернети смотрит на Эффи, но перед его глазами встает образ девушки, что мучил его весь день. Она снова грустно смеется, пожимает плечами и с сожалением разводит руками.
-Прости, Хейм. Все видят это. Даже она, девушка из блестящего Капитолия, убившего нас. У тебя никого нет, кроме призраков, подаренных тебе алкоголем.
Хеймитч сжимает губы, на которых мгновенно появляется усмешка. Ему было плевать. Одиночество – ничто, по сравнению с тем, что могло постигнуть его. По крайней мере, он не сдох от голода. Не сдох от того, что кто-то всадил ему нож в спину. Да и какие это мелочи, что, на самом деле, смерть была бы лучшим решением.
-Верно подмечено, милая.
Слишком много отголосков за один день. Эбернети снова совладал с собой, не прошло больше и десяти секунд. Но даже этого времени хватило на то, чтобы пошатнуть выстроенный каменный барьер, который рушится вновь и вновь.
Хеймитч берет бутылку, не заботясь о том, как он выглядит, хлещет самогон прямо из горла. Капли стекают с подбородка, мужчина стирает их рукавом рубашки. Обходит Эффи, берет бутерброд и прислоняется к стене.
-Видимо, мое пристанище пришлось тебе не по вкусу. Ну да, здесь же нет твоих любимых побрякушек. Прости, не успел позаботиться о веселой и шумной компании для Капитолийской Дивы. Звони в следующий раз, хорошо?
Ровный тон, в котором даже дурак услышал бы насмешку. Она решилась надавить на него, коснувшись запретной темы, что же, он не останется в долгу. Эбернети выливает в себя остатки выпивки и, немного пошатываясь, идет за второй. Зацепив ногой мусор, он поднимает толпище пыли. Пыль похожа на его жизнь. Кто-то приходит, расталкивает его, заставляет что-то делать, проходит время и он может снова осесть на дно, пока кто-нибудь снова не вытащит его из смешавшихся в один дней. Да и кем он был на самом деле? Тем, кем его называли. Пьянчугой. Не больше. И Хеймитча это, впрочем, устраивало.
Он был нужен Капитолию, ибо каким бы ни был Двенадцатый, ментор ему был необходим. Разве настоящее шоу, спектакль, может пройти идеально без хотя бы одного участника? Нет. Поэтому они должны быть в полным составе, блистать со сцены, представлять своих трибутов, которые все равно не вернутся домой. Иногда Хеймитч желал занять их место. Эффи была права, в его доме не было никого. Его никто не ждал. Так что смерть была бы подарком.
Вот только она не приходила. Ни после пяти дней беспамятства от безумной дозы выпивки, ни после недельных отсутствий нормальной еды. Он бы и сам мог лишить себя жизни, но не имел на это право. Не из-за Капитолия. Капитолий не властвовал над ним. Из-за детей. Пусть эти дети обречены, но у них должна быть хоть какая-то капля надежды. Хоть одна нить к тому, что они смогут вернуться домой.
Эбернети ежедневно вставал, напивался, забывался, затем снова вставал. День изо дня. И рад бы сдохнуть, да нельзя. Каждый раз по пути в Котел он встречался взглядами с теми, кто мог стать его следующими трибутами. Для всех жителей он был живым примером того, что случается с человеком, победившим на играх. Дети боялись его. Опасались, что и с ними может случиться такое. Эбернети снова возвращался, напивался и забывался. А затем вставал. Каждый день в течение двадцати пяти лет.
-Распорядителям понадобился я? По их приказу тебя, бедняжечку, отправили сюда раньше времени? И как только они посмели…
Хеймитч притворно округляет глаза, словно его самого волнует такая несправедливость.
-С какого вечера тебя вытащили? Ты, наверное, даже не успела обсудить все новинки моды. Какая жестокость!
Он смотрит на нее и едва удерживается от того, чтобы сказать и про ее дом. Разве хоть что-то есть в ее жизни? Нет. Она столь же пуста и бессмысленна. Но какое значение это имело для Капитолийской Дивы? У нее были праздники. Мишура. Пустые люди вокруг. Но она верила в них, ибо ее подпитывали идеалы. Капитолий был всем для нее. Он представлял собой честь, достоинство, веру. Винить жителей было не за что. Их воспитывали с пониманием этого. Вместе с молоком матери они впитывали в себя непоколебимость Панема. Многие из них никогда не сталкивались с тем, что могло бы изменить их взгляды. А вот Эффи столкнулась. Но она продолжала гнуть свою линию, держала планку, отчаянно верила и надеялась. Такой ее видел Хеймитч. Бряк просто не желала терять надежды. И в этом Эбернети мог ее понять.
-Эффи, тебе пора возвращаться домой. Твои друзья тебя заждались. Уверен, без твоего совета они так и не смогут выбрать подходящий наряд и парик. Отправляйся скорее, судьба этих людей в твоих руках!
Хеймитч в самом деле хотел, чтобы она ушла. До наступления Игр у него еще было время. Сейчас это время отбирается Капитолием, по приказу которого и прибыла Бряк. Что им было нужно? Хотят попытаться уговорить его так не напиваться? Или желают, чтобы он выкинул что-то? Какими бы ни были просьбы, Эбернети не согласится. Если только…
Если только на него не надавят.
А давить было, по сути, не на что. И все-таки, пусть все главные рычаги давно исчезли из его жизни, он все еще был привязан к детям, ежегодно выступающим на Играх. Впрочем, Эбернети мгновенно понимал, что трибутам ничего не сделают. Шоу превыше всего. Давить можно было лишь на привилегии, которые эти дети могли бы получить. Но всё было бы сплошной ложью. Они погибнут в любом случае.
-А я, пожалуй, пойду спать.
Никуда он не пойдет. Он не может заснуть ночью, кошмары заполняют все его сознание. Поэтому Эбернети лишь проходит мимо Бряк, поднимается наверх и, не потрудившись закрыть за собой дверь спальни, садится на кровать. Устремляя взгляд на разбитое зеркало, Хеймитч с удивлением видит, что израненные пальцы дрожат.
Иногда он ненавидит и себя. Порой он даже не может понять, кого ненавидит больше. Замкнутый круг, конца которому не было видно, поэтому об этом лучше не думать. По крайней мере, не сейчас.
Эбернети бросает взгляд на окно и понимает, что ночь полностью вступила в свои права. И куда Бряк пойдет сейчас? Одна, по двенадцатому, ближе к поезду? Нет, Эффи не самоубийца. Так что как бы не надеялся Хеймитч, она не уйдет.
Эбернети опускается на матрас, закрывает глаза. Он слышит ее шаги или глюки снова вернулись?
По крайней мере, девушка больше не мерещится. Жаль лишь, что на ее место пришла другая, уже реальная и осязаемая.
-Эй, Эффи, когда будешь идти к поезду, постарайся особо не выделяться. Да, понимаю, для тебя это невыполнимая задача. Красота важнее всего, так? Только умоляю, не поплатись за свои идеалы жизнью, я не хочу терпеть новую дамочку.
Он не кричит, его в любом случае будет слышно. Протягивает руку, берет очередную бутылку и заливает всё алкоголем. День изо дня. Каждый час, каждые сутки.

+1

7

В это, конечно, верится с трудом, но женщине стало стыдно. Она мысленно ущипнула себя за подобную нетактичность, которая была ее злым роком. Не стоило трогать то, что не заживет никогда; что, по сути, и ее делом-то не было; что могло повлечь за собой неотвратимое. Блондинка виновато отвела взгляд, рассматривая пожелтевшие занавески на окнах, но сил, чтобы смотреть ментору прямо в глаза, просто нет. Она уже была готова принести извинения, устало сказать «прости, я не хотела», но ее в очередной раз обрывают. Эбернети соглашается с этим. Она от неожиданности поднимает голову и снова в упор смотрит на него. Поздно осознает, что слова были произнесены с некой толикой горечи, хотя и сарказм закрыл собой все. Бряк качает головой, мол, чего ты еще ожидала от этого человека? Спокойной задушевной беседы? Понимания? Не на того напала, дураков нет.
Когда Хеймитч в следующий раз припадает к бутылке, Эффи прикрывает глаза, не желая этого видеть, и усмехается. Он рушит идеальную картину, он бьет вдребезги понимание ее мира, он уничтожает основу. Он просто выбивает землю из-под ног сопровождающей. Почему все просто не может быть хорошо? Так, как есть? Капитолийка хотела, чтобы все было нормально, люди подчиняются государству, никаких Округов, подобных Двенадцатому, Одиннадцатому и даже Десятому, все живут в достатке, у всех все хорошо. Нелепые мечты в неидеальном мире. Вряд ли блондинка когда-нибудь перейдет от мечтаний к действиям, она слишком зависима от Панема, это наркотик. Ей нужны устои, нужен порядок, нужна земля под ногами, в конце-то концов! Ей нужно во что-то верить, надеяться, ведь это самое сильное чувство.
Лучшая защита – это нападение. Похоже, Эффи случайно угодила слишком глубоко. Она не хотела, но кому теперь нужны ее объяснения? Кто поверит в то, что терпеливая Дива слетела на секунду с катушек и дала языку волю? Отрезать бы его. Женщина, конечно, даже не подозревала, что за этот день такие припадки будут гораздо чаще.
- Если бы твой телефон был в исправности, то о моем приезде тебя давно уведомили бы. Но, так как в этом доме нет человека, который в состоянии поднять трубку и выслушать информацию, то, соответственно, ты ничего не знаешь. Сам виноват.
Последнее предложение напоминало что-то детское, давно забытое. Может, Эффи просто не было, что сказать. Или она опять была в этом права. Каждый строит свой путь, каждый выбирает для себя жизненный уклад. Эбернети выбрал себе дорогу, флаг ему в руки.
Неожиданно для самой себя, среди начинающей ссоры и окружающего пейзажа, Бряк вдруг осознает простую истину: тут ей не надо спешить. Она на секунду перестает слушать речь ментора, смотря в пространство. Тут нет расписания, отсутствует мероприятие на мероприятии, тут нет гама голосов, который перекрывает твое сознание. Это.. неправильно. Блондинка в немом ужасе, она не знает, что делать. Это свобода? Капитолийка в панике, Хеймитч, сам того не зная, задел одну струну, а покатилось все в ином направлении. Она оборачивается, совершенно растерянная, но в лицо получает только суровую реальность, которая вмиг возвращает Эффи в прежнее русло, заставляя в очередной раз забыть о мыслях.
- Это не смешно, Эбернети, - в голосе уже почти растворилось сомнение, снова категорический тон. – Сегодня был очень важный банкет, на нем присутствовали многие спонсоры, которые будут в этом году наблюдать за Играми. Так что, да, я пропускаю весомое событие. Ничего, не переживай так, моду я смогу обсудить в любое другое время, на этот сезон все тенденции уже обговорены. Но спасибо за заинтересованность, приятно наблюдать, как дальние Дистрикты принимают участие в общегосударственном деле.
Она всегда плохо лгала. А сейчас, чтобы хоть как-то защититься, пыталась подтвердить его слова. Ментор пытался сделать все, как обычно: обвинял Капитолий, ее дом, единственное место, где она чувствует себя в безопасности, теряясь в потоке безликих людей в ярких костюмах. Простая истина: у жителей столицы нет душ. Эффи полагает, что Хеймитч знает это утверждение. Такие банальные обвинения: мода, вечеринки, краски. Он пытается показать, насколько ничтожен выдуманный мир Панема, что настоящая жизнь – в их Дистрикте. И женщина это прекрасно понимает, признавать не хочет только.
Когда Эбернети уходит, она даже не смотрит в его сторону. Блондинка разглядывает свой маникюр, пытаясь не выдать внутреннего напряжения. Это новое испытание: придумай, как побольнее укусить того, кто рядом. К их несчастью, пришлось браться друг за друга, выискивая слабости в, на первый взгляд, идеальной броне. У Эффи слегка подрагивают руки и в глазах стоят злые слезы. Да, как он смеет! Этот несносный пьяница не имеет ни малейшего права отзываться так о ней или об их стране!
В голове появилась почти безумная мысль, которая поджигает порох эмоций мисс Бряк. Она слишком нетерпеливо поднимается со стула, направляясь к лестнице. Помнит указание быть осторожной, она ведь захламлена. Старается не упасть, по возможности придерживаясь за потемневшие перила. Чего тут только не было, сплошной мусор. Как и жизнь ментора. Как и существование сопровождающей. Хоть где-то совпадение, жаль, что печальное.
Каблуки громко стучат по полу, но Эффи это не волнует, пусть Хеймитч знает, что она тут и не собирается никуда уходить. Она не спеша прошлась по коридору, заглядывая во все комнаты, пока не нашла нужную. Усмехнувшись, Дива без труда возвращается в спальню, где видела уже, наверно, пьяного Эбернети. Замысел прост, выполнить сложнее. Поставить на ноги любыми способами.
Бряк только может выглядеть хрупкой и слабой, но когда женщина зла, в ней просыпается какой-то внутренний монстр. Поправив платье, сопровождающая быстро подходит к кровати и, ухватившись за мужскую одежду, выдохнув, поднимает и садит тело в постели. Ногти больно впиваются в кожу, но она терпит. Такими же действиями, не слушая его подколки, ставит его на ноги, мысленно посылая привет Сенеке. Это было невероятно тяжело, но нетрезвый мужчина вряд ли способен активно сопротивляться. Поэтому Эффи продолжила свое черное дело: ведет Хеймитча в выбранную комнату, где дверь осталась широко открытой. Правда, она чуть не упала, споткнувшись обо что-то, но это не остановило процесс. Спасибо проектировщику, который сделал ванную комнату на втором этаже. Зайдя внутрь, капитолийка буквально толкает ментора в сторону ванны, а потом включает душ, направляя ему в лицо. Сопровождающая отходит на пару шагов назад, наблюдая за всем этим, морщась, когда капли долетают до нее.
- Надеюсь, тебе лучше.
Спустя пару минут мисс Бряк аккуратно закрывает кран, смотря на промокшего ментора. Внутри нее что-то активно радуется, это действительно маленькая победа. Но руки еще болят, а на ладонях – белые следы от ногтей. Хмурый взгляд Эбернети ее не пугает, ведь женщина решает идти до конца. Любыми способами. Поэтому она размахивается и впервые в своей жизни дает такую громкую пощечину, что даже ладонь занемела на секунду.
- Теперь можем поговорить.

+1

8

Эбернети лежит на кровати, выслушивая тираду Эффи. Порой она напоминала ребенка, иногда Хеймитч думал, что она и впрямь дитя. Выродок Капитолия, вот только необычный. И если внешность ее ничем не отличалась от остальных жителей столицы, то в душе она все равно была другой. Она умела быть грубой. Говорила про манеры, усмехалась на нетактичности, но в мгновение ока менялась сама. Быть может, Эбернети был виноват в этом. В конце-то концов, от кого еще она могла понабраться подобного?
Хеймитч никогда не чувствовал к ней сильного раздражения. Первое время она была куклой, которая ходила рядом с ним и щебетала что-то про важный-важный день. После пяти лет, Эбернети увидел в ней пользу, затем понял, что привык к ней. Время шло, а Хеймитч менял свое отношение. И к себе, и к Бряк. К Бряк особенно, ведь преображалась и она сама. Так Эбернети научился замечать в ее глазах сожаление, смог запросто читать ее ложь, улавливал боль. Спустя годы она перестала быть куклой и осталась для него просто капитолийкой. Женщиной, которой не измениться окончательно. Упертым ребенком. В девятнадцать ее выбросили на один из самых бедных дистриктов и предоставили решать проблемы самостоятельно. Вместо шумных вечеринок, она ступила на жалкий двенадцатый и не ушла. Детская гордость. Детские мечты и надежды. Ей и сейчас была нужна эта надежда. Хеймитч осознавал это, потому каждый год говорил, что возможно их ждет победа. Но ни тогда, ни сейчас эта надежда ничего не давала. Поэтому для Эбернети это слово потеряло всякий смысл.
-Ты никогда не умела хорошо лгать.
Мужчина усмехается, переваливается на другой бок и едва не падает с кровати. Она точно идет по лестнице, таких сильных глюков у него быть не могло. Стук этих шпилек он ни с чем другим не спутает. Эффи зла, несомненно зла, еще бы, Эбернети затронул тему ее любимого, несокрушимого Панема.
Панем сегодня. Панем завтра. Панем всегда.
-Неужели испугалась?
Эбернети садится на кровати, смотрит на Бряк и выгибает бровь. Вместо всякого ответа, Эффи подходит к нему и хватает его за шкирку. Хеймитч удивленно выдыхает, но не делает ничего, что могло бы ее остановить. Во-первых, он пьян. Во-вторых, раз уж несносной девочке-ребенку захотелось поиграть, пусть пробует. Может она убедится, что всё бесполезно и уйдёт сама? Не настолько же она глупа, чтобы верить до последнего. Эбернети даже зевает, пока Бряк тащит его куда-то, несколько раз цепляясь за мусор. Ванна? Она что, собралась вымыть его?
-Эффи, милая, я всё понимаю, но зачем начинать с такой страсти? Оставь хоть что-то на сладкое.
Усмехается, добровольно стягивает рубашку и, едва успев сбросить ее на пол, получает ледяной струей прямо по лицу. Эта ситуация определенно забавляет ментора, неужели Бряк решилась забыть о манерах настолько, что позволила себе такое? Сколько пообещал ей Капитолий за ту услугу, что она должна выполнить здесь? Пару сотен платьев или шкаф, забитый париками сверху донизу? Хеймитч даже смеется, смотря на то, как Бряк передергивается, стоит воде достигнуть ее одежды.
-Не знаю, что там обязались дать тебе Распорядители, не верь им, они врут. Больше париков, что есть у тебя, они все равно не найдут.
Рука автоматически тянется куда-то, но бутылки она, естественно, не находит. Спустя минуту Эбернети начинает все это порядком надоедать и его взгляд становится хмурым. Что этой девчонке еще надо от него?
Наконец она выключает кран. Мокрые капли стекают с волос Хеймитча, он выпрямляется и собирается выйти, чтобы все-таки выпить и уснуть с утра. Но разве эта женщина позволит ему выполнить хотя бы один пункт среди всех его планов?
-Надеюсь, тебе лучше.
-Мне было бы еще лучше, если бы ты все-таки вернулась на свой важный банкет. Не сделаешь одолжение?
Эбернети протягивает руки к полотенцу, потому не успевает остановить женщину. Громкий, звенящий звук. Хеймитч смотрит на Бряк, в первые секунды окончательно не понимая, что она заехала ему по щеке. Она. Капитолийская Дива с идеальными манерами и порядками. В своем парике и платье. Заехала. ЕМУ. По щеке.
-Милочка, так дело не пойдет.
Хеймитч мгновенно трезвеет. Хватает Бряк за плечи, отрывает ее от пола и выходит из ванны. К тому моменту Эффи становится абсолютно мокрой, а Хеймитчу плевать на все угрозы, что сыплются из уст сопровождающей. На своих руках, он тащит ее через весь второй этаж, спускается по лестнице, останавливаясь у самого выхода из дома.
-Если понадобится, я дотащу тебя до самого поезда. Уверен, кровать там будет мягче и лучше.
Эбернети опускает ее на стул, назвать это бережливым жестом никак нельзя. Его даже не заботит, какой это стул. Сломанный, чистый или грязный. Он просто буквально кидает ее на сидение и идет за сумкой, что Бряк привезла с собой. Хватает с тумбы, обдирая идеальную полированную кожу дамского саквояжа. Возвращается обратно, но в темноте не замечает старый осенний плащ, что валялся на полу наверно года три. Спотыкается, едва не летит вниз, затем резко хватается за балку двери. Вот только сумка оказывается на полу, и все ее содержимое вываливается наружу. Эбернети внимательно смотрит, наклоняется,  выхватывая какие-то шприцы и таблетки.
-Это еще что?!
Вот теперь он выглядит злым. Эбернети идет к Эффи и останавливается лишь в шаге от нее. Поднимает таблетки на свет и щурится.
-Так ты за этим приехала. Я понадобился Распорядителям здоровым? Или им будет слишком жаль, если я сдохну к началу Семьдесят Четвертых?
Хеймитч хохочет, отбрасывая лекарства в его руке прямо на стену. Те крошатся с глухим стуком, а Эбернети возвращается назад, дабы забрать остатки того, что осталось в сумке.
-Передавай пламенный привет Крэйну.
Он правда выставляет ее из дома. Прямым текстом, не желая даже слушать. Капитолий слишком многого желает. Если Эбернети еще не сдох, значит, пока он еще может напиваться в свое удовольствие. Хеймитч внезапно останавливается и усмехается. Вот же оно. Ответ на все вопросы.
Его смерть была бы прямым неповиновением Капитолию. Если он умрет сам, он разрушит правила Игр, их придется пересматривать. Что делать, если у Дистрикта нет ментора? Этот вопрос заставил бы Распорядителей поднапрячься. Разве может Панем смириться с этим? Нет. Их система не дозволяет подобных нарушений.
Эбернети смотрит на Эффи, жалея, наверное, лишь об одном. Она в который раз оказывается руками Капитолия. Он только начинает видеть в ней что-то хорошее, примиряется с ее привычками и нарочитой, показной глупостью. Замкнутый круг. Всё в его жизни можно описать этими словами.
-Тебе, в самом деле, лучше уехать. Если ты, конечно, не хочешь вернуться к началу.
Она поймет, что он имеет в виду. Всё будет так, как было пятнадцать лет назад. А оно, впрочем, еще легче. Тогда не надо сожалеть вовсе и раздумывать о чем-либо. Она – капитолийская дурочка-кукла, он – пьяница, единственный выживший ментор. Не более того.
А если Капитолий желает видеть его живым, пусть ищет себе другие средства. В конце концов, однажды Капитолий возжелал уничтожить всё. Восстанавливать тяжелее. Особенно, когда возвращать нечего. Что можно спасти в этом человеке? Разве что его печень и почки, но никак не его самого.

+2

9

Эффи ликует. По лицу, конечно, этого не видно, но если бы не текущие обстоятельства, она бы точно довольно улыбалась. Ладонь уже почти не болела, но красный след остался. Но что это по сравнению с тем триумфом, что женщина смогла привести это тело в какой-то человеческий вид и несложными махинациями отрезвила его? В обычной жизни ей такого делать не приходилось, а что-то новое и занимательное приводило капитолийку в экстаз. Это, по крайней мере, было толикой того, что она хотела сделать с ментором за почти уже пятнадцать лет.
В голове было множество вариантов, как начать свою речь «То, что у меня в сумке, спасет твою жизнь на ближайшие несколько лет, поэтому надо выпить, иначе Сноу будет недоволен, ведь это твой гражданский долг», и Бряк выбирала наиболее подходящий. Эбернети уже не пьян, поэтому можно говорить не слишком ледяным тоном, а немного сбавить обороты, чтобы не вызвать сразу отрицательную реакцию. Сопровождающая, наблюдая за поднимающимся Хеймитчем, думала, что все еще может выйти, что обошлось минимальными жертвами. Но, похоже, не учла одного факта: с ним так никто не обращался и, по всей видимости, мужчина терпеть такого не желал.
- Пусти меня, ты! – Дива просто задыхалась от возмущения, пытаясь ударить сжатой ладонью по какой-нибудь части ментора. – Невоспитанный, неотесанный мужлан! Немедленно опусти меня на землю! Слышишь?! Где твои манеры, Эбернети?! Уму непостижимо! Клянусь, я сейчас буду кричать! Несносный, абсолютно беспардонный! Идиот!
Наверняка, ее щеки раскраснелись, но под густым слоем макияжа, к счастью, этого не было видно. Так из себя Эффи давно не выходила. Она больше не следила за тем, что говорит, а просто несла, что думала, надеясь, что Хеймитч не сможет больше терпеть этой гневной тирады и отпустит ее. Платье, дорогой наряд, сшитый на заказ, промокает почти за секунду, и Бряк готова четвертовать ментора, как только он ее отпустит. Если дорогая косметика тоже подвергнется влиянию воды, то он точно труп. Капитолийка думала о том, как было бы замечательно, если бы Эбернети не навернулся. Нет, сначала опустил ее, а потом споткнулся и распластался на полу, разбив себе нос. И чтобы руки свои гадкие поломал! Такие мысли испугали немного женщину. Как говорят, с кем поведешься – от того и наберешься. К несчастью, все так и было, ведь именно от данного субъекта дамочка научилась в редких ситуациях огрызаться и желанию проводить смертные казни. Казалось бы, страна небольшая, но столица и Двенадцатый – два разных мира, другие понятия, устои и правила. В Капитолии никто бы просто так не дерзил девушке, не выдворял ее из дома и уж точно прелестные создания не тащат джентльменов в ванну  для того, чтобы провести последних в чувство.
- Я никуда не пойду, пока ты не выслушаешь меня! Можешь попробовать дотащить меня до поезда, но, не сомневайся, тогда уедешь вместе со мной в Капитолий на личную встречу с Сенекой Крэйном.
В понимании Эффи это была вполне внушительная угроза, она-то точно не хотела бы быть позорно привезенной в столицу для разговора с «верхушкой». Вот только, наверно, ментор не примет это во внимание, ему-то не хочется больше видеть сопровождающую. Ничего, пусть попробует, у Бряк есть определенное влияние. Пока Эбернети будет нести ее в купе, поезд двинется, а пара звонков в столицу – и на перроне  по приезду их с радостными улыбками будут встречать миротворцы, которые проводят жителя Двенадцатого к высшим инстанциям. Может, хоть так он выслушает и поймет? Дива только хмурится, ей, конечно, тоже будет несладко, ведь задание было дано четко: справится самой, но, вместо этого, она перекладывает обязанности на распорядителей.
Хеймитч вновь куда-то делся, и капитолийка недовольно подумала, не решил ли он затеять ту же игру: пойти снова спать, оставив ее здесь. Нет уж, женщина с радостью попытается повторить те же действия или станет над душой и будет нервировать хоть всю ночь напролет. Эта функция входила в идеальное капитолийское воспитание. Этой науке прекрасно обучена Эффи, ментор прочувствует это еще раз, если не понял за предыдущие годы. Она слышит шаги, а потом непонятный звук, и все равно беспокоится, не сильно ли ушибся мужчина. Жалость и переживание погубят эту блондинку когда-нибудь уж точно, ведь ни в столице, ни тут эти качества абсолютно неуместны. Бряк мучилась лишь пару минут, пока не увидела Эбернети, злого как черта из Преисподней.
Надо отдать ей должное, ни один мускул не дрогнул, хоть и макияж гипсом лежал на лице,  сковывая мимику. И гадать не пришлось, что его так вывело из себя, - глухой стук явно говорил, что сумка упала, а лекарства вывалилась. Женщина с ужасом смотрела на происходящее, молясь, чтобы он ничего не сделал с этими препаратами, ведь они – его спасение.
- Хеймитч, - интонации сменились на молящие, - прошу тебя, будь благоразумен, это для твоего же блага. Это нужно тебе, пожалуйста. Меня направили сюда, чтобы хоть как-то облегчить тебе положение, вылечить тебя.
Ментор прав, он нужен Панему, он обязан быть здоровым не только к Семьдесят Четвертым, но и к следующим Играм. Такому же зрелищу, как двадцать пять лет назад. Интересно, он понимал, что его ожидает? Готовился к этому морально? Или, может, как всегда наплевал на все, связанное с их страной? Эффи на секунду подумала, что и сама хотела бы, чтобы Эбернети стало легче. А единственное лекарство он сейчас держит в своих руках.
-Передавай пламенный привет Крэйну.
Надежда разбилась только что вдребезги. Непомерно дорогие ампулы бесформенной жидкостью растекались около стены, свидетельствуя о том, насколько ничтожна была вера Бряк в то, что хоть что-то изменится, что Хеймитч образумится, что послушает ее хоть раз, что хоть как-то отреагирует, но не в привычной грубой манере. Ошибка за ошибкой, как всегда. Тут без перемен. Блондинка закрывает глаза, потому что боится заплакать. Это слабость, такое нельзя показывать ни в праздном Капитолии, но перед безразличным мужчиной, у которого только одно желание – напиться до беспамятства. Она не может этого себе позволить, воспитанные женщина держат при себе свои негативные эмоции и чувства. Интересно, сколько раз за вечер Эффи уже нарушила это утверждение? Он направился, по всей видимости, к сумке, а сопровождающая решила, что больше терять все равно нечего.
- Ты не имел права меня касаться. – Странно, что с этого она начала говорить, открыв глаза и в упор на него посмотрев. – Но я уже давно привыкла, что ты не ставишь ни во что этикет, это для меня не новость. Но когда Капитолий идет тебе навстречу, отправляет тебе почти что бесценное исцеление, ты просто откидываешь его! Ты, наверняка, думаешь, что мир потерян для тебя, но ничего не делаешь, чтобы убедиться в обратном! Ты просто закрылся здесь от Вселенной, утверждая только то, что все катастрофично, что надежды нет, цинично насмехаясь над малейшими проявлениями веры! Но когда тебе буквально под нос суют что-то хорошее, то ты это отвергаешь, не желая отклоняться от своей теории! Ты жалок и противен! Как можно быть таким закоренелым циником? Неужели в этом мире ты не можешь думать ни о чем, кроме как о чертовых бутылках с отвратительным пойлом внутри?! Если так, то, Хеймитч, тебе больше некуда катиться, ты и так уже на дне. Но, знаешь, что? Не выбираешься ты оттуда только потому, что не хочешь. Ты можешь сделать это, но упрямо отрицаешь действительность, выставляешь напоказ свое неверие.
Эффи на секунду остановилась, пытаясь отдышаться. Ее тирада все-таки началась, жаль, что только не по теме. Она замечает, что что-то от «посылки» все еще осталось, и это ее на мгновение радует. Может, в очередной раз не все потеряно? Может, хоть это ментор пока не тронет? Тогда можно будет хоть что-то делать, главное – не показывать надежды.
- Ты можешь выгнать меня как сейчас, так и после Жатвы, но новых трибутов ты не выгонишь, потому что им будет больше некуда идти! Ты не выгонишь их мертвые тела из своей памяти и из боли их родителей, которые будут до конца жизни знать, что ты не сделал ничего, не приложил никаких усилий, чтобы спасти их детей! – Давить можно на разные точки. – Неужели тебя не мучает совесть, что ты предпочтешь алкоголь спасению хотя бы одной жизни?
Капитолийка не верила в то, что, упомянув трибутов, она чего-то добьется, но мало ли что может случиться? Любыми способами значит любыми способами. Может, он решит назло ей выпить препараты? Такое вполне возможно, если учитывать их отношения. Но, в любом случае, Эффи так просто не отступится, особенно после всего, что он сказал.

+2

10

Тон Бряк меняется с удивительной силой. Сначала она кричит и метает в него оскорбления, затем пытается угрожать, а после умоляет. Она, в самом деле, думает, что может ему помочь?
-Меня направили сюда, чтобы хоть как-то облегчить тебе положение, вылечить тебя.
Глупости. После этих слов Эбернети лишь зло смеется, отправляя лекарства в стену с удвоенной силой. Взгляд Эффи ничуть не останавливает его, он чувствует ее сожаление, но не обращает на него ни малейшего внимания. Кто она? Еще одна капитолийка. Что могло по-настоящему волновать ее? Неправильно подобранный наряд, но никак не состояние чужого ей пьяницы. До Хеймитча доносятся слова об этикете, и смех становится громче. Даже сейчас, даже в такой ситуации Бряк не желает отступиться от своих идеалов. Однако ее следующие слова заставляют Эбернети остановиться. Не сдвигаясь с места, он выслушивает их. Все до последнего.
Мир этой женщины был непоколебим. Он мог быть чистым и светлым, по крайней мере, настолько, чтобы хватало сил закрыть глаза на всю грязь. Она умеет отвернуться от реальности, он – нет. Эффи Бряк рассчитывает теории и измеряет дни в их важности. Расписывает дела по часам, пытаясь выбиться среди пестрой массы жителей столицы. Но она многого не знала. Что ей сказали при первой встрече? Просили не обращать внимания на состояние ментора, ибо он испытал какие-то там трудности. А что такое трудности для Капитолийской Дивы? Их не существует. Эбернети был уверен, что сопровождающая из кожи вон вылезет, но преодолеет любые проблемы, возникшие в Капитолии. Но все эти затруднения были не более чем детскими забавами. Она говорит о вере? Вере, которую Панем протягивает ему на блюдечке. Осталось только взять и посмотри-ка, побежать  с ней по земле с экстазом на лице. Ах да, ему же дают надежду. Идут навстречу. С ума сходят, лишь бы помочь. С каждой фразой, сказанной Бряк, Хеймитч всё больше сомневается в том, что Эффи правда изменилась.
Катастрофично, надежды нет, жалок, противен, закоренелый циник…
Да что эта женщина знает о надежде?
Она не знает ничего. Прошлое – запретная тема. Ей, в самом деле, лучше было бы ни о чем не знать. Но, в таком случае, эти разговоры никогда не прекратятся. Они будут звучать изо дня в день, пока Эффи не надоест. Пока она, наконец, не опустит руки. Но Эбернети не желал ждать этого момента, ведь он может не наступить вообще. Да и за почти что двадцать лет ей, быть может, стоит узнать правду?
-Эффи, Капитолию плевать на детей. Плевать на тех, кого мы с тобой, якобы, защищаем. Я могу хоть сотни раз думать о том, что они погибнут. Считаешь, я не думаю? Я прохожу мимо родителей этих детей. Я вижу их глаза. Что мы бы не делали, они никогда не простят смерть тех, кого любят. Не забудут, кто был виной всему этому. Как не забуду и я.
Твердый голос без тени насмешки. Эбернети смотрит на Бряк и разводит руками.
-Здесь никого нет, ты права. Здесь не было никого уже после того, как я вернулся с игр. Квартальная Бойня подарила мне не только победу. Она дала мне мертвые тела троих людей. Не помню, чтобы Капитолий шел мне навстречу, убивая моего двенадцатилетнего брата. Хорошее исцеление после Игр. Оно, впрочем, подействовало. Про Бойню я забыл.
Эбернети выгибает бровь, усмехается, словно вся эта ситуация крайне его забавляет.
-Милая, я был примером. Эдакий неудобный победитель для Сноу. Мать, младший брат, моя девушка — через две недели после Игр никого из них не было в живых. Пока меня зашивали после Арены, их потрошили здесь. Насмешки против проявлений веры. Я был глуп. Принял свою победу за чистую монету и надеялся вернуться домой. Как видишь – надежды сбываются. Я дома.
О событиях тех дней он не говорил никогда. Хеймитчу было смешно от того, что впервые он заговаривает об этом с кем? С женщиной-ребенком, чьи идеалы никак не соответствуют тому, что он сейчас рассказывал ей. Кажется, за этот день Эбернети и впрямь сошел с ума. Но обратный ход уже не дать, впрочем, он бы и не стал. Хеймитч смотрит на девушку и его пробирает дрожь. Будь что-то под рукой, наверняка он бы разбил это сию же секунду.
-Действительность я, правда, упрямо не отрицал. С трупами в доме не жил, на их воскрешение не надеялся. Циник из меня еще тот.
Хеймитч согласно кивает. Эффи была права еще в одном – катиться Эбернети было уже некуда. Это было понятно еще давно.
На самом деле, мужчина был слаб. И он понимал это. Если бы у него было больше внутренней силы, то он не стал бы сдаваться. В этом Бряк может упрекнуть его с абсолютной уверенностью. Хеймитч не искал себе оправданий и не желал, чтобы кто-то делал это за него. Так что здесь он мог оставаться спокоен, Эффи ни за что не станет искать предлоги для его действий, разве что про себя. По крайней мере, Эбернети на это надеялся. Жалость он не терпел.
Наедине с бутылкой всегда было проще.
-Так что Эффи, ты как всегда права. Мысли мои заполняют одни лишь бутылки. Кстати, если ты все-таки уедешь домой сегодня, я смогу вдоволь насладиться их компанией.
Очередная колкость. Неудачная, правда. Хеймитч мгновенно понимает это, потому  спокойно говорит.
-Не будь дурой. Капитолий не больше, чем мишура на тех пустых приемах, что ты посещаешь каждый вечер.
Злость и горечь спали. Эбернети раздраженно выдыхает, смотрит на сопровождающую и подходит к ней ближе. С некой осторожностью протягивает ладонь и чуть приподнимает ее лицо за подбородок. Смотрит в глаза, ожидая увидеть что угодно.
Она бы все равно узнала. Быть может, еще через десять лет, но узнала бы. Тянуть дальше незачем, как незачем и продолжать весь этот разговор. Желания Капитолия никогда не будут учтены.
Хеймитч, кажется, сожалеет. И даже не о том, что Бряк теперь знает о его прошлом. Скорее испытывает к ней жалость. Он выбил почву из-под ее ног. Так просто, за один какой-то раз.
-Прости.
Эбернети опускает руку, уголки его губ подрагивают. На уставшем лице мелькает улыбка и Хеймитч наклоняется, собирая все оставшиеся лекарства. Кладет их в сумку, застегивает замок, стряхивает пыль и без слов отдает ее Бряк. Разворачивается, в очередной раз берет бутылку и снова пьет из горла. Обычные действия, которые повторяются вновь и вновь. Конца им не будет, как не настанет окончания всему тому, что происходит в их жизнях.
-Твой драгоценный парик безнадежно испорчен.
Эбернети снова смотрит на Бряк и на его лице вновь появляется усмешка. Тон становится прежним, как и взгляд. Еще пару больших глотков и Хеймитч цокает языком.
-Но ничего, Крэйн возместит ущерб. Передай ему, что ты сделала всё, что было в твоих силах. Не бойся за мое здоровье, милая, я успею свалиться со сцены и во время Семьдесят Четвертых, и в Семьдесят Пятые.
Ментор удовлетворённо кивает, собирает бутылки, что валяются на столах и кидает их в переполненное мусорное ведро. Все снова встает на свои места. Кажется, что тех трех минут не было вовсе. Та же едкость, те же замечания. Прозрачный намек на то, что разговор закончен. Вот только закончился ли он для Эффи? Этого Эбернети не знал. Но он надеялся, что она будет достаточно благоразумной, чтобы не начинать все заново. Они и без того слишком много позволили себе сегодня.
-И твое любимое красное дерево. Приготовь парочку столов на прозапас.

Отредактировано Haymitch Abernathy (Вторник, 17 декабря, 2013г. 01:42)

+1

11

Сначала Бряк отказывается понимать, глупо качая головой, слегка улыбаясь. Неверующий ментор, который отказывается принимать действительность, который сам отказывается менять и меняться, узнавать новое, принимать старое.. Женщина больше не говорит, не начинает ссоры, не подживает губы через чур сильно, она просто слушает, не желая слышать, но не в силах оторваться. Игры – наказание. Те, кто пошел против государства, были уничтожены. Их наследники должны покаяться, должны получить по заслугам. Первая страница в каждых учебниках почти пустая, только три надписи на идеально белом листе: Панем сегодня. Панем завтра. Панем навсегда. Это – основной закон, это – почва для веры, это – неопровержимое утверждение. На этом строилась вся жизнь сопровождающей: все для блага страны, все, чтобы достичь многого во имя государства, все для.. Получается, усилия были впустую? Неужели все так, как есть? Эффи не хочет верить. Нет. Она не может просто так откинуть того, что каждый день изучала в течение тридцати трех лет. И сейчас те, другие, странные, недопустимые, запретные мысли рвались наружу. Те мысли, которые блондинка озвучивала в сознании крайне редко, когда жизнь била ее лицом по зеркалу правды, заставляя принять действительность, а не сказку, навязанную Капитолием. То есть это все – ложь?  Окружающий ее мир – лишь вымысел, люди – жалкие марионетки в руках жестоких манипуляторов, жизнь человека – пустой звук?
Бряк боится, что не сможет устоять. Что упадет прямо тут, на грязный пол, не в силах что-то сделать. Не в силах сопротивляться. Она никогда не была сильной. Ее воспитывали слабой, пластичным материалом, из которого Панем лепил подходящих солдат, безмозглых людей для подчинения и грязной работы, для игры, в конце концов. На секунду Дива усмехается: их повседневная жизнь была упрощенной версией Голодного Побоища, выживает сильнейший, пользуясь любым шансом, возможность или «подарком распорядителей»; от тебя на своеобразной Арене-Капитолии ничего не зависит, все решают сверху, там моделируют твою жизнь в мельчайших деталях, все продумывают, а потом выкидывают под закат жизни. Это если повезет. Были, наверняка, и такие, кто с самого начала знали, что есть подвох. Для них нашлось уютное место в подвалах Дворца Сноу, где средневековые, такие далекие, пытки выбивали душу: под ноги – иголки, в вены – яд, а тело расчленяют на мельчайшие кусочки. Смерть – выход. Смерть в таком случае дает надежду на лучшую реинкарнацию. Неужели такое мучительное существование лучше столичных празднеств и фальшивых людей? Ненастоящие улыбки, поддельная внешность, наигранные эмоции – характерные черты Капитолия. И как Бряк раньше не понимала это?..
Эффи не знала, что стало с близкими ментора. Она слышала, что их нет в живых, но никогда не интересовалась тем, как они погибли. Будто бы Хеймитч спешил с ней делиться такой информацией! Сопровождающая горько ухмыляется, переводя взгляд на что-то другое, не желая больше смотреть на этого человека. Он в очередной раз оказался прав, а она, кажется, действительно дурочка-капитолийка, которая свято верит в идеалы Панема, отвергая реальность, которая старалась пробиться сквозь многослойный макияж и баррикады лжи. Блондинки сжимает ладони, чтобы понять, не спит ли она? Черт возьми, увы, не спит.
Ей четко дали понять, что все, больше нечего тут делать, прощай, красавица, тебе пора возвращаться к своему притворству. Дива немного прикрывает глаза, стараясь побыстрее собрать осколки себя и убраться из этого дурацкого дома и Дистрикта как можно скорее. И снова дилемма: отрицать или принять действительность? Прикосновение Эбернети было настолько неожиданным, что Эффи даже вздрогнула. Это было первое касание за все двадцать лет. Но, когда он слегка приподнял ее лицо, Бряк знала, что мужчина в ее глазах увидит.. понимание и принятие суровой правды, которая открылась пару минут назад. Наверно, он усмехнется и будет доволен результатом, еще одна жизнь полностью разбита, на ближайшее время сопровождающая будет трупом, пока окончательно не поймет, что ей делать дальше, пока, как и всегда, не составит план. Только как скоро это произойдет?
Женщина осторожно прикасается к парику, когда ментор отошел, оставив ее наедине со своими демонами, которые потирали ручки, зная, что Эффи долго не продержится, она уже почти сломана. Движение было чисто механическое, далекое от реальности, какое-то из другой жизни, из той, в которую она играла последние пару десятков лет. А жаль, хороший был парик. В коридоре висит запачканное зеркало, Бряк снимает искусственные волосы и кладет их в саквояж, где теперь много свободного места, лекарств-то почти не осталось. Смысла просить нет, надежда в этом случае умерла. Какая ирония, Хеймитч убил еще одного ребенка, но только до Игр. В отражении видно женщину, которая потеряла саму себя. По крайней мере, так кажется Диве, которая считала слишком личным тот факт, что кто-нибудь может увидеть ее без парика. Сейчас же абсолютно все равно. Да, и кому она понадобится в этом Дистрикте? Женщина-палач, которая не хуже ментора ломает чужие судьбы.
Эффи ушла бесшумно, плотно прикрыв дверь, привычно цокая каблуками. В Капитолии она что-нибудь скажет, как-нибудь постарается смягчить ситуацию или предложить другое решение. Иного выхода нет. А что они смогут сделать? Уничтожить ее? Умоляю вас, Бряк только что несколькими словами стерли в порошок и распылили по ветру, после такого уже ничего не страшно.
Ночь была угрюмым и единственным спутником для этой дамочки, которая, не оборачиваясь, по привычной дороге шла на вокзал. Она сжимала в одной руке сумку, изредка слишком крепко стискивала челюсти, ведь все-таки в промокшем платье было прохладно, и не обращала внимания не пустующий пейзаж Деревни Победителей. Теперь это казалось ей насмешкой. Раньше бы сопровождающая только посмеялась над сказанным, убедила ментора, что он ничего не понимает, наивный житель последнего Округа. Но, имея в запасе такие же мысли, Эффи просто не могла больше ничего говорить, нет смысла отрицать и выдумывать оправдания. Выставлять себя еще большей идиоткой? Увольте, проще сразу уехать в столицу дураков и пытаться построить свой мир заново, выстраивая поначалу внешние защитные сооружения, а потом хрупкую внутреннюю организацию.
Ей после такого не будет нигде места: ни в Капитолии, к которому к радостным чувствам будет примешано отвращение, ни в том же Двенадцатом, где женщину в прямом смысле растоптали. Эффи хотела быть сильной, но, увы, то, что уже построили однажды, не изменишь. Она чувствовала себя бесполезной, ненужной, брошенной, сломанной куклой. Так, по сути, и было.
Лучшим вариантом будет отпуск, тем более, основания есть. Стоит поехать в Четвертый и хорошенько все обдумать, чтобы не попасть на крючок Панема в очередной раз, чтобы не стать еще одной жертвой системы, чтобы сохранить и не потерять себя в этом хаосе. Ей предстоит огромная работа. Главное начать, а там что будет. Иного выхода просто нет.

+1

12

Выжигай. Вырезай. Высекай.

Эбернети не стремился разрушать чужие взгляды. Каждый живет сам по себе. Собственные решения, личные видения. Заблуждения. Из года в год, наблюдая за Эффи, он видел ее слепые попытки построить вокруг себя идеальный, непоколебимый мир, принадлежащий Панему. Ментор не желал ничего менять. Ей будет куда лучше жить так, как она всегда жила. Капитолийка. От мозга костей. Ей не нужна никакая правда, реальность не даст ничего, кроме бесчисленных бессонных ночей. Эффи нашла бы оправдание всем бедам и вновь зажила бы так, как жила. Но не в этом случае. То, что Эбернети открыл женщине сегодня, так просто из памяти не стереть. Не от всякой правды можно сбежать, тем более от той, что выжжена и высечена огнем.
Глаза сопровождающей ясно говорили, что об этом она не забудет. Спустя пять минут молчания, ментор и впрямь жалел о том, что здесь произошло. Он ненавидит Капитолий, но ненавидеть эту женщину он был не в силах. По прошествии стольких лет, его максимумом было крайне сильное раздражение и злость. Да и вызваны они были лишь сегодня. Чем она думала, отправляясь сюда? Какими бы ни были указы этих Распорядителей, а в частности Крэйна, Бряк должна была понимать, что ничем хорошим это не закончится. Эффи не была глупа настолько, насколько притворялась.
"Отвратительное пойло" обжигало глотку. После того, как половина бутылки испарилась за раз, Эбернети отложил ее в сторону. Сейчас ему нужна была хоть немного трезвая голова и чистое сознание. Со всем этим было необходимо что-то решить. Кроме него здесь некому было искать выходы. Хеймитч выдыхает, буквально на секунду закрывает глаза и после обнаруживает, что Бряк, наконец, вышла из ступора. Только всё то, что она делала, было отработано до мелочей. Движения рук, прямая осанка, непроницаемое лицо. Единственное, что она не смогла или не умела контролировать – ее глаза. Потрясение. Эбернети ясно чувствовал волну ее отрицания, но оно быстро сменилось апатией. Лучше бы упиралась, это ей удавалось лучше всегда. Незатейливые мановения ладоней и женщина снимает парик. Хеймитч удивленно смотрит, осознавая то, что непоседливый капитолийский ребенок в ее душе исчез. Либо спрятался туда, где его почти невозможно вернуть. За толстыми стенами ужаса и полного разгрома.
Эбернети не верил глазам. Она была красива. Сейчас. В своей нелепой одежде, покрытым кучей косметики лицом и несгибаемостью манер. Всего за пару минут мишура сошла на нет. И пусть она оставалась собой, внутренние изменения мгновенно отразились на внешности. Настоящая женщина была куда более приятна. Небольшие морщинки вокруг глаз, появившиеся от частых лживых и редких настоящих улыбок. Наверное, Бряк не успела сходить к врачу и устранить их. Там, в Капитолии, любой изъян убирают за секунды. Только это был не изъян. Эти маленькие, казалось бы, недостатки, украшали. Подтверждали то, что в конечном итоге они все одни люди. Одной крови, одной земли. Всё, что разделяло их и делало куда хуже – власть. Прогнивший господством Капитолий держался на шатких границах. Для Революции нужна была всего лишь одна вспышка. Страх людей исчезнет тогда, когда они поймут, что им есть за что бороться. За свободу. За мир, где настоящее никогда не станут скрывать за маской. Где никому не придется превращать себя в других людей. Где каждый мог бы с легкостью понять, что краска на лице - обычный макияж, а не способ спрятаться от других. Большей части жителей Капитолия это было бы не нужно. Они привыкли быть марионетками, играя по чужим правилам. Но все они были рождены равными и все имели шанс узнать правду.
Хотели ли они слышать ее? А хотела ли этого Эффи? Что лучше, жить там, где притворствам нет ни конца, ни начала или быть разбитым никчемным существом, но в мире, вся лживость которого канет в лету?
Капитолий гниет изнутри. Возвышаясь над двенадцатью дистриктами, он приводит к гибели и себя, и остальных. Принуждает детей убивать детей, своих же жителей превращает в кукол, а несогласных вырывает из общества с корнем, дабы не допустить заразы. Искры. Медленным, теплым пламенем она бы разрослась, чтобы уничтожить Панем и обжигающим огнем создать что-то новое.
Сейчас Эффи была красива. Сама того не понимая, она поселила внутри себя этот маленький огонек. Хеймитч ясно видел его, но было не время и не место говорить о нем. Пройдет много дней, прежде чем Бряк осознает это. Прежде чем, наконец, не снимет маску полностью.
Эбернети наблюдает за ней, ни на секунду не отводя взгляда. Сопровождающая уходит, а Хеймитч поначалу не понимает, куда и зачем. Как будто не он за этот час десятки раз указал ей на дверь.
-Изумительно.
Рыкнув, ментор закатывает глаза. Ситуация становилась комичной, у него была примерно минута на то, чтобы решить. Они не играли в игру, здесь не будет ни победителей, не побежденных. Эбернети просто должен был знать, что огонь, теплившийся сейчас в ее душе, не погаснет вместе с ней. В конце концов, он убил ребенка. Косвенно, не по-настоящему, но он искоренил его собственными руками. За почти сорок лет мужчина осознал, что за все действия стоит платить. Иногда жизнями и судьбами, иногда чем-то меньшим.
Хеймитч хватает пальто и резко выходит из дома, стараясь разобрать одинокую фигуру в темноте. Она уже была далеко, поэтому мужчина ускоряет шаг и громко кричит.
-Эффи, ладно, я погорячился!
Хеймитч тащится за ней, до конца не понимая, зачем ему это. Хотя нет. Понимать он всё понимал. Он добился желаемого, женщина оставила его в покое. Сейчас он вполне мог схватить столько бутылок, сколько удержит и выпить их все. Но, во-первых, вопреки самому себе, Эбернети все равно беспокоился. Сопровождающая вряд ли добралась бы до поезда вполне благополучно. Конечно, убивать ее стал бы только крайний идиот. Пусть миротворцы в двенадцатом были куда более приветливы, чем в других дистриктах, за такое повесили бы любого. Однако покалечь женщину кто-нибудь, вряд ли она бы доказала это. Найти виновного отчасти сложнее, чем иголку в стоге сена. Во-вторых…во-вторых не было ничего. Хеймитч устал думать и поэтому просто шел за ней, все также держа пальто в руках.
-Сенека будет в восторге от твоих достижений.
Стоит ему поравняться с ней, он резко обходит ее, тем самым останавливая. Извечный сарказм, усмешка и непоколебимый вид, будто сегодняшний день был абсолютно привычным. Он протягивает ей пальто, взамен выхватывает сумку из рук Эффи и смотрит на нее.
-Ну, давай. Я закину ее куда подальше, а ты сделаешь вид, что я всё выпил. Лжешь ты, конечно, божественно, но не мне же ты будешь врать. Он не заметит.
Ну, или, по крайней мере, сделает вид, что не заметил. Капитолию не из чего выбирать. Единственная попытка провалилась, других – не будет. Наказывать Бряк не за что, она не виновата. Характер Эбернети и его ненависть к Панему Сноу знает прекрасно.
-Завтра с утра вернешься домой. А пока, будь так добра, поднимись на второй этаж и подбери себе что-нибудь сухое. Ты слишком замерзла.
Хеймитч разворачивается и идет назад к дому. Спустя секунды понимает, что Бряк совсем не торопится и вовсе не следует за ним. Ругнувшись сквозь зубы, Эбернети притормаживает и снова оборачивается к ней.
-Это не лучшее место для того, чтобы ты высказалась. Милая, я знаю, твой язык чешется, но дома будет теплее. Я, конечно, не против живой сосульки, но сама понимаешь, кому нужны лишние проблемы?
Это – последнее, что он буквально выдавливает из себя. Еще секунда и мужчина просто скрутит ее, как уже делал сегодня и просто затащит обратно. Пусть это было совсем не тем, чего он желал (а желал он одинокого вечера с пойлом), сопровождающая была нужна живой.
Да и что значит, была нужна?
Он и сам не хотел бы, чтобы с ней что-то случилось.

+1

13

Эффи, наверно, впервые в жизни решила ничего не продумывать детальнее. Время для этого еще будет, а для осознания, для мыслей, для понимания, может, и не оказаться. Все происходящее казалось странным, нереальным, будто бы сошло со страниц книги; просто дикий неконтролируемый цирк. Различные мысли мелькали в голове, так что Диве только и хотелось остановиться и кричать в пустоту, чтобы они ушли, чтобы все пропало.. Может, было бы лучше, если бы она не знала? Жила бы в блаженном неведении еще пару лет, а дальше бы точно произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, что-то такое, что нарушило бы привычный покой и течение вещей. И тогда бы мисс Бряк было не до размышлений о поступках системы, не до возвращения к мыслям, за которые бы как минимум отрезали язык (если не всю голову сразу), за размышления о том, что, может, Панем - далеко не идеальное место? О тех переживаниях, которые преследовали ее все эти годы, тоже пришлось бы вспомнить; о потерях. Эта боль могла бы никогда не возникнуть вновь, но одно, немного эгоистичное, желание разорвало шаблон.
Капитолийка, несомненно, все знала. Проблема была в том, что она не хотела этого оосзнавать, понимать и принимать. Ей было проще жить в мире выдуманного и наигранного Капитолия, чем видеть реальные проблемы.
На улице холодно, а платье явно не рассчитано на местную погоду. Оно вообще не должно было выезжать за пределы столицы или первых Дистриктов, а смысл? Кому еще нужны цветные тряпки? Еще и пришлось парик снять, для женщины это было равносильно снятию скальпа; слишком недопустимо, даже интимно. Но выглядеть хуже в парике, объем которого сел из-за влаги? Нет, увольте, лучше нагой пройтись по всему Двенадцатому.
Сопровождающая в очередной раз начинает мыслить по-прежнему. Ее личность будто бы раскололась на две части: одна желает знать правду, докопаться до сути; вторая предвидела необъятные неприятности и наплыв эмоций, лишение стабильности в жизни и уверенности в завтрашнем дне. Но самым ужасным было то, что сама Эффи полностью запуталась, чего она хочет больше, что ей нужно больше. Она не знала, что выбрать, ведь впервые принципы Панема не могли так свободно руководить ее волей и побуждениями. Это было страшно: как вмиг потерять всю свою защиту, не оказавшись достаточно подготовленный к условиям окружающего мира. Самое забавные, что раньше Дива, хоть и не говорила вслух, но понимала, что подобный человек вышел из строя, для их общества он больше не несет пользы, он должен быть уничтожен и забыт, чтобы не мешать существованию других. Сейчас эта мысль внушает ужас: какую власть получает Сноу, управляя подобной массой с помощью без труда внедренных им же лозунгов? Бряк не знала, как реагировать, на подсознательном уровне понимала,  что была и, наверно, все еще остается таким же солдатом, который сокращает население страны каждый год на два человека, чтобы отдать дань Революции, проведенной на благо свободы. В память того действа, которое имело место почти 74 года назад.
До поезда можно было идти вплоть до самого утра, ведь холод, который своими путами связывал блондинку мог заставить как ускорить весь процесс, так и остановиться по дороге. Ставки лучше делать на второй вариант развития событий, ведь это странное состояние полнейшего автоматизма, которое граничит с длительной истерикой и в конец расшатанными нервами, ни к чему хорошему явно не приведет. Капитолию не пригодится человек со срывом нервной системы. Тогда зародятся подозрения, а это меньшее, что было сейчас нужно. Эффи понимала, что ей надо дойти до поезда, принять горячую ванну и спать все время до столицы, чтобы быть в состоянии появиться перед Сенекой и объяснить ему, мол, увы, не справилась к заданием, но готова оголять спину для ударов розгами. Там не будут разбираться, прав ты или виноват, ведь важен только результат. Если таковой отсутствует, значит, приложил недостаточно усилий, что свидетельствует о наличии свободного врмени и вольных мыслей на запрещенный темы.
Туфли было жалко, от мелких камушков точно останутся следы, которые в мастерской не закрасишь. А кто может убрать нанесенные шрамы мисс Бряк? Тот, кто их нанес? Смешная шутка. Сноу? Крэйн? Спасибо, лучше сразу в Ад. Что ей сказать главному распорядителю? Что в ее глазах разоблачили  государство, поэтому, настолько шокированная, женщина не смогла что-то предпринять? Нет, надо говорить убедительнее, главное - верить в свою речь. Капля несдержанности и негодования добавят лжи определенную правдивость. Только вот не устранят ее с должности, если Дива признается в собственном поражении? Может, сам ментор попросит себе другого сопровождающего, ведь у него, победителя, влияние больше. Нет. Ему незачем это делать, она работают бок о бок уже почти пятнадцать лет. Хеймитч явно не такой мужчина. Это вселяло надежду в пустую оболочку тела. Но она была настолько незначительной, что и на часть не перекрывала того противостояния, которое сложилось в душе блондинки. Неугомонные страсти внутри покорного человека.
Эффи, хоть и была окончательно разбита, но шла дальше, стараясь внешне не поддаваться чувствам. Никогда не стоит забывать о своих манерах - кредо по жизни, ее любимый принцип Панема. Но вот незадача: Бряк из упрямства не собиралась возвращаться в дом Эбернети, пусть даже туда упадет метеорит, и блондин будет умирать. Максимум позовет кого-то, если жителям не будем все равно. Но когда она чуть ли не налетает на Хеймитча, потому что слишком задумалась и смотрела на путь невидящим взглядом, это помогает ненадолго отвлечься.
Дива не понимает, что он делает. Дал ей зачем-то пальто, отобрал сумку (которая, к слову, безнадежно испорчена) и что-то говорит еще, хотя и суть угадать несложно. Неужели совесть замучила? Мисс Бряк не может ни головой покачать, ни бровь вопросительно поднять, чтобы выразить свое отношение к происходящему. А последние его слова чуть ли не выводят из себя  женщину, неужели он не понимает: секунда - и блондинка больше не сможет держать себя в руках, она утонет в этом цунами чувств, которые старается тщательно спрятать под привычной маской порядка и спокойствия? Эффи не психует пока что, молча кидает пальто на землю, разворачивается и идет дальше, не обращая ни малейшего внимания ни на холод, ни на ментора, ни на отсутствие сумки. Пусть подавится ею.

+1

14

Мимолетная жгучая злость проскальзывает по всему телу. Чего ей еще нужно? Не время проявлять апатию, не в этом месте. Эффи демонстративно кидает пальто на землю, даже не смотря ни в какую сторону. Только сумасшедше прямо, как будто она и вовсе ничего не слышит. Неважно, слышала ли Бряк его слова, но, черт подери, стоять здесь целую вечность Эбернети был не намерен. Бросая бедную потрепавшуюся сумку на землю в который раз, Хеймитч быстрым шагом идет к ней назад, гневно рыча при этом. Правда, стоит ему поравняться с ней, злость начинает исчезать. То ли в этом был виноват сильный ветер, что мог развеять любимые мысли, то ли Эбернети, в самом деле, желал, чтобы женщина пришла в себя.
Ментор внезапно понимает, что не имеет права решать за нее. Что если она так рвется к поезду лишь потому, что скорее хочет забыть все, как страшный сон? Принять горячую ванну, наложить на себя одну из своих непонятных масок, выспаться, а затем как ни в чем не бывало восторгаться Капитолием? Но разве она могла бы делать всё это после того, как стена, разделяющая ее истинное понимание от ложных слов Капитолия, была грубо разрушена?
Впрочем, этот выбор мог быть для нее самым лучшим. Забыть. Искоренить из памяти, перечеркнуть, смять и выбросить, дабы вновь жить так, как раньше. Куда более спокойно и пускай лживо, в Панеме это никому не повредит. Хорошенькие дурочки были в цене. Особенно те, кто мог правильно говорить, был ответственен и имел неплохую репутацию.  Жаль лишь, что Эффи не дурочка, хотя, справедливо признать, хорошенькая.
Если она предпочтет жить с пониманием всей силы и обманчивости Панема, жизнь ее, наконец, обретет смысл. Но нужен был этот чертов смысл, когда им всем приходилось только выживать? Им некого было любить, у них не было семей, оставаясь чертовски одинокими ради какого-то смысла? Право, не быть ли лучше одурманенным, зато хоть каплю счастливым?
Эбернети знает, что сегодня отпечатается навсегда. Забудется, затрется, но останется далеким отголоском и однажды ярко вспомнится вновь. При всем своем могуществе Капитолий так и не изобрел средство, которое очищало бы память. Которое могло бы сломать людей окончательно. Которое рвало бы семейные узы и узы тех, кто по крови был вовсе не связан. Человеческие отношения Панему были не подвластны, в этом была его истинная слабость. Нет ничего более устрашающего, чем любовь. Нет ничего более сильного, чем вера.
А толпе всегда было необходимо во что-то верить. Надеяться. Чем-то дышать.
Хеймитч протягивает к Бряк ладони, желая ее легонько встряхнуть, дабы она хотя бы возмутилась. Но что-то останавливает его и он медленно проговаривает.
-Твой выбор, Эффи.
Эбернети разводит руками по две стороны, впервые осознанно отдавая ей право выбора. Она может пойти по любой дороге, но ее ждет всего два выхода. Сделать вид, что всё произошедшее здесь забудется. Второй – забыть на самом деле. В который раз закрыть глаза, вернуть вещи на прежние места, словно их никогда даже не трогали. Оставить их забвенными, вновь покрывшимися пылью. Кинуть на них лишь яркую атласную ткань, представляя жизненные побрякушки-шестеренки в наилучшем свете. Все хорошо. Месяц распланирован, расписание учтено, опозданий нет. Важный-важный день.
Еще один вечный день глупости и игры.

Голодные игры были не единственным состязанием, которое предоставил им Панем. Дети убивали друг друга, выигравшие зачастую убивали внутри себя самих. Родители погибших сыграют в радость к победителям, забивая деревянную крышку гробов, в которых находятся их сыновья и дочери. Остальные исполняют роли счастливых жителей. Прикрывая веки, отпуская всю реальность и следуя правилам очередного состязания. Экие марионетки в руках Капитолия. Дернуть за веревочку и вырвать бы сердце.
Счастливых вам игр, господа-куклы, не забывайте ногами передвигать изредка для верности, иначе вас и таких разорвут на мелкие тряпки, черкнув очередной код о неисправном объекте в большую книгу о живых трупах. Глаза отправят на пуговицы, а кожу на сумки для новой капитолийской моды. Главное - молчать. Не то вместо обычной утилизации вас сожгут заживо, не упуская возможности скормить часть вашего тела собакам-переродкам.
-Таков этот мир, милая. Иди куда хочешь, но от него ты не сбежишь. Поверь мне.
Эбернети с усмешкой поглядывает на едва трясущиеся руки от алкоголя. Каким бы ни был исход, этот вечер вскоре затеряется среди настоящего. Изображать из себя что-либо не было бы смысла, она все равно не запомнит. В таком состоянии Бряк вряд ли что-то уловит вообще. Хеймитч вновь смеряет Эффи взглядом, отбрасывая идею тащить ее силой окончательно. Здесь ей придется решать самой.
-Позовешь, если решишь возвращаться к поезду. Излишнюю спесь проявишь потом, случай я тебе обеспечу.
Хеймитч поднимает пальто, снова накидывает его на плечи женщины и в который раз пытается уйти в дом, порядком раздраженный и усталый от всей этой ситуации. Вот только в ночной тишине громким басом раздается непонятный звук и Эбернети оборачивается, вглядываясь в окружающий лес.
-Я предупредил.
Почти сделав шаг, мужчина пересекается с ней взглядом. А глаза ее были слишком опустошенными, словно дальше зрачков в них не было ничего. Пустошь, огромная черная дыра, в которой нет ни конца и ни начала, где запутаться и потеряться можно за одну бессмысленно короткую секунду. Не будет ни луча света, свободного провести к свободе и выходу, не будет ни единого шанса на какое-то пробуждение. А она должна проснуться. Здесь у нее нет никаких прав, всё было давно решено Панемом. Эффи Бряк ровно через неделю должна стоять на помосте и вытащить два имени, приветствуя всех громким и нарочито сыгранным голосом. Улыбаться, одиноко аплодировать, словно надеяться на настоящее шоу. И никому никогда не будет никакого чертового дела до того, отразиться ли хоть что-то в ее глазах там? Когда какая-нибудь маленькая девочка или мальчик станет подниматься на сцену, дабы пойти и умереть.
Проклиная весь чертов мир и себя в частности, Эбернети тяжело выдыхает, не понимая отчего на него свалилось всё это. Роль просветителя ему совсем не шла, так что ее лучше и вовсе держать от него подальше.
Хеймитч берет сумку второй рукой, а первую  протягивает Эффи. Неважно, куда она захочет идти, смотреть на нее такую он больше не желал. И это была не совесть, это было что-то куда более важное и сильное.
-Иди сюда, ребенок.
Он закатывает глаза, зная, что она подумает на его обращение. Но ему плевать, впрочем, как и всегда. Дальше тянуть уже некуда. Однако снова и снова смотря на нее, он всё больше понимает, она ломается изнутри. Выдержит сейчас или нет – вопрос второстепенный.
Главное – оправиться потом.
Главное – снова начать играть.

+1

15

В Дистрикте становилось холоднее, и Бряк кляла эту поездку всеми литературными словами. В голову начали проникать мысли, почему именно ее, сопровождающую, послали с таким важным для 75-х Игр делом? Неужели трудно было отправить сюда бригаду капитолийских врачей, которые бы скрутили ментора и напихали разными лекарствами. Или бы он сопротивлялся, считая, что его хотят напичкать непонятной отравой? Или, может, тогда это выглядело как демонстрация силы, а сейчас ситуация уступок напоминает, шаг навстречу, но в своих целях. Но неужели Крейн надеялся на успех операции? Или он не встречался с Эбернети раньше? Конечно, виделся. Или просто не знал об их своеобразных отношениях? В любом случае, он должен ожидать провала.
Эффи не могла так скоро принять мысль, которая разрушает всю ее Вселенную. Отдалиться от нее, думать о другом, представлять что-то далекое было гораздо легче, чем по осколкам собирать свои убеждения. Есть вариант оставаться слепой, но разве после таких уничтожающих сомнений можно что-то предпринимать в обратную сторону? Нет, милая, поздно, ты сама заварила эту кашу, ты уже выбрала. Я просто хочу, чтобы это закончилось. Но внутренний голос упрямо говорил, что поздно, открытую рану пластырем не заклеишь просто так.
Она честно старалась думать о разных бессмысленных вещах. Например, о том, как ужасно сейчас выглядит, будто бы и не капитолийка, а просто жительница незатейливого Дистрикта, которая и не ведает ни о чем, кроме ежедневных забот и переругиваний с соседями. Она все-таки занимает почетную должность и обязана нести ответственность за это, это ее первоочередная миссия – выглядеть соответствующее. Это провал, это минус. Женщина с неким беспокойством сначала прикасается к пряди светлых волос, убирая ее назад, а потом обнимает себя, желая согреться. Или защититься от реальности, которая пыталась в один момент уничтожить Диву. А еще хотелось нервно рассмеяться и пообещать Хеймитчу, что благодаря ему этот день она никогда не забудет, даже в календаре отметит. День, когда Эффи умерла. По крайней мере, какая-то ее часть. Сон на несколько суток стал бы спасением, но не в случае, когда у тебя незаконченное задание и плотный график на ближайшие две недели.
Что-то внутри неприятно ноет, а перед глазами у Бряк тела тех детей, чьи имена она так громогласно объявляла. Такого эффекта было несложно добиться, в такой момент весь Дистрикт вдохнуть боится, мало ли что-то может повлиять на процесс. На самом деле вы уже давно рабы системы, тут хоть задохнись, но ничего не изменится. Никто не вправе изменить порядок. Циничные мотивы стали новыми в размышлениях блондинки, и они совсем ей не нравились. Но ведь это правда, реальность такова, что тебе приходится подстраиваться и прогибаться, ты ничего не сможешь добиться, место рождения решает все. А буйный характер еще в стадии детства выбивается страхами, угрозами, болью и наглядным примером неповиновения – Голодными Играми. А дети Капитолия никогда не участвуют в этой кровавой забаве, ведь столица всегда права, столица не поднимала восстания. Эффи была рада, что ее дети будут там жить, ведь тогда они смогут только с экранов наблюдать за этим ужасающим действием и спрашивать у матери про смысл подобной затеи. Если у нее будут дети. В таком случае она просто будет говорить о долге, о чести и о мерзких повстанцах, которые посмели нарушить общественный порядок, а про себя горько усмехнется и скажет, что смысла нет.
Именно поэтому Бряк и не хотела знать правду, ведь в ее мире этому нет места, в ее мире все верят в справедливость Панема, и она не сможет никому рассказать о своих тревогах и переживаниях, а иначе внутренняя полиция возьмет тебя как цель. У Дивы идеальная репутация, немного запачканная шахтерской пылью Дистрикта-12, но в остальном она чиста. Была, по крайней мере, до сегодняшнего дня, пока не смогла выполнить приказ сверху. Игрушка сломалась не по своей воле, существуют и другие факторы, только, кажется, всем на это наплевать.
Какого, простите, черта он дает ей выбор?! Мало того, что эгоистично решил «просветить» свою напарницу по «работе», но и еще решил представить ей решать, куда идти дальше. Если бы женщина знала! Неужели в глазах Эффи не видна полная растерянность? Или он не хочет ее замечать?  А ведь отношение к человеку с принятым выбором точно меняется. С одной стороны, это шанс показать, что за дорогим париком и тонной косметики все же что-то есть, что заслуживает доверия. С другой, это шаг в неизвестность, пропасть, откуда пути назад уже не будет. Там можно загнуться от безумия, от осознания правды, от этого бесполезного знания. Ну, раскрыл ты ей глаза, Хеймитч, что дальше? Что изменится? Боли станет больше? Где польза? Знание – сила. Сила, которая с размаху бьет в лицо, не заботясь о травмах.
Она уверенна, что сможет забыть. Главное лишь постараться, приложить абсолютно все усилия для достижения своей цели, притворится глупышкой Бряк, милой куколкой, которая с радостью поддержит любую инициативу на пользу Панема. Она похоронит внутри себя этот день, заперев склеп девятью замками, а ключи выкинет. Чем больше себя нагружать, тем меньше придется думать о подобных вещах. И эта реальность была неимоверно привлекательной, она так и протягивала руки, обещая благополучие. Так хотелось пойти по пути наименьшего сопротивления, по самой легкой дороге. Но чувство, что теперь от нее ждут большего, теперь она не сможет просто так сбежать, пустить все на самотек, преследовало капитолийку. И она ненавидела это.
- Хеймитч..
А ведь обстановка ее и правда пугала. И Эффи точно обо всем пожалеет завтра. О том, что выбрала не то, что нужно, что привыкла, что привили ей с рождения, что положено выбирать обычным людям. О том, что пошла на поводу у совести и чувства долга. Непонятные голоса и непривлекательный пейзаж всего лишь отговорки, опять же нежелание сказать, что она и раньше подозревала, что с их государством что-то не так, что где-то есть брешь. В моральном плане, конечно. Ей было не с кем поделиться подобными мыслями, узнать, права или нет. Теперь уже пути назад нет, мост разрушен и тлеет на дне карьера. Похоже, Бряк совершила сейчас огромную ошибку и скоро будет страдать от понимания этого факта.
Блондинке показалось на секунду, что ментору не все равно. Конечно, нет, но явно не из тех побуждений, на которые Дива сразу подумала. Увы, нет. Тут гораздо прозаичнее, это не Капитолий, это Дистрикт-12. Пальто было явно большим на несколько размеров минимум, но оно дарило тепло, хотя и приходилось его придерживать руками, ведь лишиться во второй раз такого было бы глупо. А сумку жалко, лекарства стоят целое состояние, а сама вещь гардероба у данной особы отбывает только первый сезон.
Эффи нашла точную эмоцию, которую испытывает к Эбернети в данный момент, - обида. Почему он посмел рушить то, что она так долго строила? Кто ему дал такую власть? Да, если она хоть слово шепнет, то его могут посадить, если не хуже. Так зачем Хеймитчу рассказывать Бряк о таких недопустимых вещах? Он хотел ей показать реальность? Хотел спустить с небес? Хотел ее уничтожить? Дива злилась на мужчину, ведь он не имел такого права, наглый, беспринципный и эгоистичный человек! Он должен был понимать, чего достигнет своими стараниями. Хотя кого сегодня заботят последствия?
- Я ненавижу тебя. – Тихо сказал женщина, слишком по-детски, соответствуя его насмешке.
Но руку все-таки протянула и вложила в его ладонь. Мини-истерика готова была выйти наружу через слезы, испорченные нервы и обвинения, Эффи действительно надеется, что сможет ограничить свои эмоции лишь тремя заветными словами, которые были произнесены ранее.

+1

16

-Никогда даже не подозревал об этом.
Секундная усмешка и Эбернети легко сжимает руку Эффи. Со стороны все это выглядит, мягко говоря, странно. Непонятно какой час, беспросветная темнота, одинокий едва горящий вдали фонарь и руки так необычно сцепленные. Одно остается загадкой, то ли хочется видеть их двоих ближе, то ли они как змеи с ядом должны друг от друга скорее уйти. В любом случае, здесь этих людей никто не увидит, ибо земля, на которой они стоят, давно прозвана недосягаемой и едва ли не мертвой.
Безнадежно испорченные, сломанные и принадлежащие системе. Однако им быть свободными можно хотя бы пару минут, что, казалось, происходит прямо сейчас. Без каких-либо слов Эбернети медленно идет в дом, дабы не тянуть Эффи за собой и дать ей спокойно идти. Бряк дрожит, может от ненависти, от боли или банально от холода. Хеймитч правда подозревал, что все причины соединились в одну, и думать здесь было нечего. Ненависть хорошее чувство. Оно подстегивает и дает силу, да и привести оно может к любым последствиям. Но здесь была другая ненависть, подпитываемая собственным нежеланием признавать настоящее. Отчасти детская, но сильная. Впрочем, Эбернети не должен был давать ей ответ на ее вопрос.
Неужели тебя не мучает совесть, что ты предпочтешь алкоголь спасению хотя бы одной жизни?
Мучает, милая, мучает. Только не совесть, а всего его целиком.
Эбернети ногой толкает дверь, плечом включает свет и проходит на кухню. Тепло мгновенно растекается по телу и Хеймитч понимает, что он замерз больше, чем ему казалось. Эффи, облаченную в мокрое платье, тем более было необходимо отогреть. Лучшим средством, конечно, была и остается хорошая бутылка, но какой бы сломленной Бряк сейчас не была, до такого она не опустится. Мужчина кивает на ближайший стул, ждет, пока Эффи сядет и выпускает ее руку. Он ненароком задевает тыльную сторону ее ладони и быстро отходит к грязной плите, выгребая чайник. Такого праздника его кухня не видела лет десять точно, сам Эбернети заходит сюда только за очередной бутылкой. Руки, на которых едва перестала идти кровь, остро реагируют на горячую воду и Эбернети тихо шипит. За всем этим он совсем забыл о том, на что похожи его ладони. То-то Эффи было «приятно» держать мало того шершавые, так еще пронизанные ранами пальцы. Эбернети время от времени поглядывает на женщину, ожидая видеть что угодно.
Зачем было все это нужно?
Если бы Хеймитч сам знал ответ. Он вовсе не желал рушить ее мир, если ей думалось, что он сделал это намеренно и специально, то она ошибалась в корне. Мало ли смертей и убийств видела Эффи в своей жизни? Какое ей дело до того, что случилось с его семьей и почему именно эти его слова так пошатнули ее мир? В конце концов, где эта чертова идеология, впитываемая с молоком матери? Говоря всё это, он ждал лишь того, что она отвяжется от него, возмутится его отношением к Капитолию и про себя подумает, что те убийства были вполне оправданы, ибо Эбернети пошел против Панема. Хотя сейчас он самого себя обманывал, ведь Бряк так подумать не могла. Она была куда более человечной, мужчина знал это прекрасно. Да и случившегося уже не исправить.
Находя чистую кружку в потемках верхнего шкафа, Эбернети рыщет по полочкам в поисках чая. Старый, затхлый пакетик попадает ему под пальцы и Хеймитч вытаскивает его. Чаю, впрочем, ничего не будет, его десятилетиями специально хранят в темных уголках. Так что Бряк, можно сказать, попался коллекционный отборный напиток. Эбернети берет бутылку, делает несколько больших глотков и незаметно от женщины, закрывая чашу телом, несколько небольших капель опускает в чай. От этого она точно не опьянеет, да и хуже явно не будет. Многие лекари и вовсе заставляют пить больных по несколько стаканов, так что ничего страшного не станется. По крайней мере, женщина согреется.
-Выпей.
Безапелляционный тон, который явно не подразумевает собой лишних вопросов и нареканий. Да и станет ли Бряк спорить сейчас? Эбернети смотрел на нее и видел, что движения ее отдаленно напоминают технические достижения Капитолия, слишком они были автоматизированы.
-На втором этаже, в другой стороне от ванны, найдешь все, что тебе нужно. Я скоро вернусь.
Хеймитч берет сумку и снова выходит на улицу, так и не надев что-либо из верней одежды. Пойло и без того хорошо согревало, правда грозило оно как минимум бронхитом, но какое Эбернети было дело до этого.
Он мог сделать то, за чем пошел, в любое время. Но предпочел уйти сейчас, ибо понимал, что Бряк необходимо остаться одной хотя бы на полчаса. Да и ему необходимо было прогуляться, дабы окончательно разобраться в том, что произошло. Мороз обжигал мокрые руки, рубашка норовила расстегнуться под натиском ветра, но Хеймитч не обращал на холод никакого внимания. За время его отсутствия женщина должна хотя бы немного прийти в себя, было совсем неважно, что в нетронутой им части дома она может найти бескрайнее множество отголосков той далекой жизни. Несколько ветхих фотографии, на которые приходилось работать так долго и так много, его старые вещи, всё то, что Капитолий заботливо перенес в новый дом на «долгую память». Да и Бряк вряд ли узнает его на фотографиях, покрывшихся толстым слоем пыли. Молодой, сильный и красивый человек вряд ли вписывался в понятие «Хеймитч Эбернети». Всё это стоило давно собрать и сжечь, но Эбернети так и не добрался до той части дома. Ему хватало и одной кровати, чтобы упасть на нее отвратительно нажравшимся.
Хеймитч выходит из деревни победителей, проходит значительную часть Дистрикта и, наконец, останавливается у одной из дверей. Тяжело стучит в дверь, не заботясь о времени. Его так лучше услышат.
-Что там еще?! Кого притащило в такой час…Эбернети?! Ты совсем наклюкался, чертов ты пьяница?!
Мужчина, не отвечая ничего и лишь смеясь в ответ, проходит в дом, несмотря на возмущенные возгласы проснувшейся от бесцеремонного гостя хозяйки. Сэй громко хлопает дверью и упирает руки в бока, смотря на то, как Эбернети без единого приглашения садится на ее диван.
-Не шуми, соседей перебудишь.
Едва заметная улыбка и едкий комментарий Хеймитча едва не стоят ему здоровой кожи на лице. Мужчина резко поднимает руки вверх, не желая выслушивать поток ругани Сальной, и кидает ей сумку.
-Ты мерзк…что это? Откуда у тебя такая дорогая сумка и что в ней?!
Эбернети облокачивается о спинку, прикрывает глаза и зевает, обдумывая, сколько денег ему нужно будет выгрести, ибо Эффи наверняка припомнит ему это когда-нибудь. Когда-нибудь, когда сможет оправиться.
-Сэй, дорогая, не задавай лишних вопросов. Меньше знаешь – крепче спишь. Внутри лекарства, которые тебе нужно будет отнести кому-нибудь из лекарей. Откуда они и где я их взял не твое дело.
Хеймитч выгребает достаточное количество звонких монет и кидает их на тумбу. Приподнимает брови, словно спрашивая, веская ли эта причина к ее молчанию и исполнению его небольшой просьбы. Он знает, что Сэй согласится и заткнется в итоге, иначе он бы точно не пошел к ней. Одна мысль приходит ему совершенно внезапно, но вполне удачно. Эбернети растягивается на диване и громко говорит.
-Приготовь чего-нибудь хорошего, я заберу еду с собой.
-Наглый идиот.

Бурчит про себя женщина, но не говорит ничего больше. От денег в Дистрикте отказываться не принято, тем более, когда за них почти ничего не стоит делать. Сэй сгребает их в руку и убирает в неприметный шкафчик, а сумку прячет, дабы случайный гость не обнаружил. Эбернети никогда не появлялся в ее доме, этот пьяница и вовсе нигде почти не появлялся. Зачем ему это было нужно и почему в такой поздний час – она не знала. Но ей было глубоко наплевать на это, ибо дареному коню, а именно хорошей прибыли, в зубы не смотрят.
Хеймитч дремал, наверное, около часа, пока не устал от попыток нормально заснуть. Диван был крайне неудобным, а в таких условиях, еще и на трезвую голову Эбернети спать не привык. Он открыл глаза, вытащил бутылку из кармана брюк и, сделав пару глотков, уловил неплохой запах, тянувшийся с кухни, и довольно усмехнулся. Вскоре послышались тяжелые шаги, Сальная Сэй тащила в руке что-то явно горячее, ибо держала посудину еле-еле.
-Не знаю, зачем оно тебе понадобилось именно сейчас, но забирай уже и выметайся отсюда.
Мужчина с хохотом берет горшок с едой и выходит на улицу. Прошло не более двух часов со времени его ухода из дома и темнота на улице не рассеялась. Эбернети даже не догадывался, сколько сейчас времени, но ночь явно не собиралась уступать место утру в ближайшее время.
Обратная дорога заняла куда меньше времени. Мужчина допил всю бутылку, но успел хорошо замерзнуть, пока его дом не показался из-за деревьев. Всё, что он мог предоставить Эффи сейчас, никогда не отвечало его обычным действиям. Однако ничего кроме усталости Эбернети не испытывал. Переступая порог дома, он не надеялся застать ее в прихожей. Чем она занята сейчас? Внутри него отчетливо зарождалось впечатление, что он вообще не имеет права здесь быть сейчас и пришел в чужой дом, отчего-то столь же грязный, как и его собственный. Это было не неловкостью, никакой не совестью, скорее пониманием того, что двум таким разным людям в одном доме места слишком мало. Эбернети не знал, ошибается ли, да и знать не хотел.
Эта ночь была до того безумной, что всё произошедшее было за гранью. Кто они друг другу, собственно? Чужие люди, встречающиеся раз в год, чтобы посмотреть на то, как умрут двое детей. Но за почти двадцать лет что-то незримо связывало их вместе. Ни Эбернети, ни Бряк не видели этой нити, а она никак не хотела рваться. Тяни ее, не тяни, она стальной цепью повязла между ними. Остается только смириться, остается только ждать.

Если всему этому суждено погибнуть в огне, тогда мы сгорим вместе,
Если нам суждено умереть этой ночью, тогда мы умрем вместе,
Я вижу пламя, пожирающее деревья,
Я вижу пламя, опустошающее души,
Я вижу пламя, кровь ветра.
Теперь вспомнишь ли меня ты вновь?

Отредактировано Haymitch Abernathy (Вторник, 14 января, 2014г. 20:20)

+1

17

И на секунду, просто на самую маленькую долю мгновения Эффи захотела, чтобы ее обняли. Как в детстве, защитили от всех неприятностей и сказали, что все хорошо. Да, на самом деле, дело дрянь, но давайте поверим, что, несмотря на сложившуюся ситуацию, все до правильности будет нормально, что ночью кошмаров не будет, а утро не принесет разочарований. Она даже не успела толком подумать об этом, хотелось бы ей такого исхода, или лучше бы не стоило, ведь тогда бы подобный жест выглядел.. странно. Очень подозрительно и недоверчиво.
Дива бы не хотела сейчас хоть что-то ощущать, поэтому проще, приняв реальность, было действовать по заложенному алгоритму, не обращая внимания на правильность или логику действий. И опять же буквально, будто бы случайно, она слегка кончиками пальцев пробежалась на ладони ментора, а потом сжала ее. Это было необходимо сделать, чтобы окончательно не потерять себя. Мир сейчас горел, а его кусочки и пепел пролетали мимо, одна женщина стояла посредине этого кострища и могла наблюдать за происходящим. Одетт Блайн, Эндрю Кортис, Клавдия Прист.. И миллионы прочих, они смотрели на нее глазами злости и ненависти. Раньше удавалось сдерживать завесу хоть какой-то слабой иллюзией порядка и благополучия, патриотизма, но сейчас, когда больше ничего не осталось, то все демоны выползли на охоту из самых мрачных уголков души. И почему она не такая сильная? Почему просто не может открыто противостоять всему, что сейчас происходит, своим ужасам и кошмарам?
Очнулась капитолийка, когда ее ладонь выпустили. Она слегка ее сжала, а потом и вовсе взяла рукой угол пальто, как раньше, будто бы ничего и не было, а это подобие рукопожатия только что не показало согласие Эбернети и Бряк в поистине революционных вопросах. Блондинка подумала, что когда система начнет рушиться, то никакие взгляды не помогут ей, она вместе с пластами прежнего руководства и политики упадет в пропасть. Как кукла. Будущее и прошлое чем-то похожи: что сейчас она не является свободной личностью, что будет когда-то. На ее место уже стоит множество других сопровождающих, которые с приторными улыбками готовы вытаскивать имена из огромного шара, расхаживать на приемах и быть в курсе всех дел столицы, идеально выполняя свою работу. Все-таки на несколько однотипных партий приходится один бракованный товар. Эффи было жаль, что браком оказалась именно она. Иначе было бы легче.
Женщина легко проводит рукой по косяку входной двери, отмечая про себя, что это не дорогое и любимое капитолийцами красное дерево, а обычная сосна, скорее всего. Даже Деревня Победителей под стать Дистрикту, хотя и явно выглядит ослепительно по сравнению с общим состоянием округа. Да уж, это место не готовит победителей, тут сразу заказывают гроб, после того как палач Капитолия мисс Бряк поднимет топор над головами двух жертв. Женщина слегка покачала головой, отгоняя нахлынувшую тошноту от самой себя, той, которая после казни радостно хлопала в ладони, обещая вернуться в следующем году и осчастливить Панем еще двумя трупами. Если ее отдать толпе, наверняка, она бы растерзала капитолийку до мельчайших клочков.
Она стянула с себя пальто и аккуратно положила его на первую найденную горизонтальную поверхность, а потом прошла в кухню за ментором, усаживаясь на стул, где еще полчаса назад сидела и рассказывала о важности лекарств. Ей бы сейчас такие, которые память стирают или не дают окунаться в прошлое. Без сомнений, подобные медикаменты имеются в Капитолии, стоит лишь попросить. Вернуться без усилий в ряд гражданских игрушек.
Услышав непонятный шум, Эффи подняла голову и тут же несколько раз подряд быстро моргнула. Ей просто не верилось в ту картину, которая сейчас предстала перед взором голубых глаз. Хеймитч Эбернети, саркастичный пьянствующий ментор, пытается ей сделать чай? Нет, увольте, можно сразу дать больничную палату, а не парочку таблеток, видно, все-таки недавнее событие повлияло сильнее, чем казалось на первый взгляд. Тут уже помутнение рассудка и явные галлюцинации. Когда перед блондинкой опустилась чашка, она вопросительно посмотрела на мужчину, а потом еще раз на чашку, мол, ты что, серьезно? Даже не отравленный? Точно? Но выбора не было, а холодно было безумно, поэтому пришлось сделать глоток напитка, с которым явно было что-то не то, слишком необычное послевкусие.
Сопровождающая поняла, что нужно как можно скорее приводить себя в порядок, ведь даже не заметила, изредка отпивая из чашки, как ушел Эбернети, что-то ей сказав напоследок про второй этаж и какую-то дверь. Бряк обернулась, убеждаясь, что никого нет и отпивая еще один глоток, встает с места. То, что она ищет должно быть где-то здесь, ведь, по сути, все дома победителей устроены по одному принципу, а журнальный столик, наверняка, стоял в одном и том же месте. Успех! Эффи немного приободрилась, когда нашла что-то непонятное, заваленное мусором, и предположила, что под грудой хлама, возможно, будет ее цель. Пришлось ногой, а потом и, придерживая двумя руками, опрокидывать столик, найдя, конечно, прежде от него край. Мусор с мерзким шумом и лязгом упал на пол, но это уже не волновало блондинку. Телефон! Старый, грязный и пыльный, но прибор здесь был. Она, конечно, немного слукавила, когда сказала ментору, что связи с ним нет, ему-то какое дело до телефона? А Диву он может неплохо выручить, ведь ей есть о чем попросить, кроме конвоя домой. Нажав несколько кнопок и поднеся с некой брезгливостью трубку к уху, дамочка обнаружила, что все-таки была недалеко от правды – связи нет. А причину нашла через секунду – провод перерезан.
То, о чем говорил Хеймитч, было несложно найти. По крайней мере, по пыльному полу и относительно чистому коридору, в который, складывалось ощущение, уже давно никто не заглядывал. Но недавние следы тут все-таки были, но эти метки были единственными. Хотя шла Бряк осторожно, туфли пришлось снять, иначе в таком состоянии не избежать еще падения с лестницы. Дверь открылась с легким скрипом, подтверждая догадку капитолийки. И что ее больше всего поразило – в комнате был идеальный порядок, будто бы тут уже лет двадцать ничего не трогали. А, может, так и было. Первой на пол была аккуратно поставлена обувь, а дальше было принято решение направиться в ванную, чтобы хоть как-то избавится от своего ужасного внешнего вида. Лучше быть невзрачной, чем раскрашенной куклой-истеричкой.
Горячая вода пошла не сразу, но это как не особо смутило Эффи, она-то и перемены особой не заметила, закрыв глаза и стараясь не думать ни о чем. Освобождать рассудок не выходило, а это только распыляло все эмоции, будто бы дрова в костер подбрасывать. Пробегает мысль, что кончики волос все-таки намокли, можно, и полностью намочить голову, а в сумке расческа есть.. Тут-то и пришло время оторваться от болезненной реальность, поднимая в себе ответственную представительницу государства. Где ее сумка с оставшимися таблетками и ампулами?! Внизу ее не было, а, значит, либо она осталась около выхода из деревни Победителей, либо ментор с ней что-то сделал. Немного раздраженно выдохнув, Бряк закрыла кран и, посмотрев на единственное полотенце, решила, что выбора у нее-то почти нет. В зеркало она не решилась посмотреть, не желая видеть свое лицо, измученное, с синяками под глазами и бледной кожей. Иногда так приятно и себя обманывать ярким макияжем.
Завернувшись в полотенце, женщина вернулась в комнату, прикрывая дверь, а потом направляясь к шкафу. Хеймитч ей должен, он не будет сильно буйствовать, если она возьмет что-то из одежды, которую найдет (если она там есть). Свое платье не хотелось надевать снова, ведь оно измялось и было еще немного влажным после принятия ванны вместе с Эбернети. Похоже, открытия на сегодня не кончились. Бряк распахнула дверцы как можно шире, чтобы рассмотреть все повнимательнее. Пока проблемы отошли на второй план. Это были платья! Или что-то на подобии, но смысл не менялся. Он прикоснулась к одному наряду, понимая, что это явно не капитолийской руки работа, да, и вряд ли тут была особая задумка, и дизайн был незамысловатым, но что-то в этой одежде хранило отпечаток словно прежней эпохи, чего-то далекого и забытого. Эффи поджимает губы и понимает, что, наверняка, это одежда матери ментора. И надеть ее будет слишком уж глупо и неучтиво, хотя кому какое дело? Голубой в моде, а платье похожего цвета быстро попадает в поле зрения, так что и выбирать особо не приходится.
Наряд был легким, сарафан скорее, приятным на ощупь, хотя из дешевого материала и чуть ниже колен, но явно лучше, чем ничего. Бряк устало проводит руками по лицу и присаживается на кровать, осматривая комнату более тщательно. Она была небольшой, по сути, шкаф и кровать занимали все место, но была еще маленькая прикроватная тумбочка и стол с зеркалом у противоположной стены. Вплотную к зеркалу стояла маленькая деревянная шкатулка, и женщина с любопытством на нее поглядывала, пытаясь сдерживать себя в рамках дозволенного. Опускаясь на самое дно, нельзя терять понятие о манерах, ведь это значит потерять суть самого бытия человеком. Стараясь отвлечься, Дива сфокусировала взгляд на двери, которая осталась приоткрытой, на немногочисленных предметах мебели, но все равно изредка бросала взгляды в сторону небольшой вещицы. Если один раз и мельком, то не считается верно? Удрученно выдохнув, ругая саму себя за бестактность, глупость и временное отсутствие понятия об этикете, Эффи встала с кровати, не спеша подходя к столику. Она не будет ничего особенно рассматривать, просто заглянет внутрь, и все. По крайней мере, любопытство отвлекает ее от ненужных мыслей.

+1

18

Эбернети не слышал ни единого звука сверху. Она ушла? Мысль была слишком абсурдной, ибо идти ей этой ночью было некуда. Да и каков был смысл сначала протянуть ему руку, а потом ускользнуть, если Эффи могла сразу выбрать поезд. Хеймитч мотнул головой, взял горшок с едой со стула и вернулся на кухню, с которой ушел всего два часа назад. Слишком все это было неправильно, неказисто и как будто нарисовано кривой рукой бульварного художника. Эбернети с едой, Эффи без парика, в одном доме и находятся друг к другу слишком близко. Всё слишком. Даже остывший чайник, который мужчина вновь собирался отправить томиться на полки. Вытащит ли он его снова? Вряд ли подобный случай найдется. Посуда только занимала место, но освобождать его было не к чему. Эбернети мог жить в какой-нибудь одной комнате, ему бы вполне хватило. Одинокий мужчина в стенах вместе с бутылкой, какая разница, если стен раза в четыре меньше или больше. Простор нужен тем, чья жизнь хоть как-то сложилась. Хеймитч бы с удовольствием поменялся жильем с кем-то из жителей на окраине, но ни местные власти, ни Капитолий такого не позволит.
У всех трибутов есть свои особенные таланты. Так вот у него, как у бывшего трибута, был один замечательный – пить. За вечер он мог прикончить от двух до четырех литров хорошего самогона, при этом быть порой даже вменяемым. И сейчас, насчитав две пустые бутылки, Эбернети лишь пожимает плечами, понимая, что ни капли не пьян. Как будто всё смеется над ним и даже его обычное занятие не приносит успеха. Пыль заглушает шаги, поэтому понять о его возвращении почти невозможно. Тепло приятно проходит по коже, но совсем не клонит ко сну.
Хеймитч всюду оглядывается, порядком удивленный, что Бряк послушала его и впрямь ушла на второй этаж. Звука воды было не слышно, значит, она уже приняла душ, либо вовсе воздержалась от этого. Повинуясь непонятно какому порыву, Эбернети тихо поднимается по лестнице и проходит на свет. Эта часть дома была ему до того чуждой, что карикатура собственной жизни сейчас становилась еще более вычурной и сильной. Приоткрытая дверь, Бряк стоит к нему спиной и что-то разглядывает. В голове Эбернети смутно отразились какие-то воспоминания, чья-то женская, неказистая от грубой работы, рука, бережно ставящая шкатулку на полку у прогнувшейся от старости кровати. Обшарпанные стены, бедное убранство, детский всхлип и сильный голос…Его собственный голос, успокаивающий брата. Завтра, кажется, должна была наступить жатва. Первая столь волнительная жатва, ведь Эбернети никогда не было дела до собственной жизни, а сейчас он больше всего волновался из-за брата. Слишком тихо, поэтому стук шкатулки о дерево так ясно был слышен. Тогда Хеймитч видел ее в последний раз.
Особых чувств Эбернети не испытал. Никакой боли, даже банальной ностальгии. Оставаясь абсолютно спокойным, он внимательно смотрел на то, как изысканные пальцы Эффи приоткрывают крышку. Единственное, что мужчину удивило – любопытство Бряк. Обычно она была куда более сдержана, но он в который раз убеждался, что этот день выпадает из ряда обыденностей. Сегодня им всем дозволено больше, чем всегда. Отводя взгляд от коробочки, Эбернети оглядывает Бряк. Простое голубое платье, в котором она казалась до безумия хрупкой и совсем молодой. За метрами широкой Капитолийской ткани изящность ее фигуры было уловить трудно, а в отражении на окне он увидел ее лицо. Эффи представала человеком. Бледным, немного уставшим и чем-то заинтересованным. Узнать в этой женщине Капитолийскую Диву было крайне трудно, а Эбернети и не хотел узнавать. Сейчас она нравилась ему куда сильнее и больше не выглядела здесь не к месту, не была чужой. На секунду можно было подумать, что они живут вполне нормальной жизнью. Всего на одну долю секунды, но мираж этот ярким пламенем горел в глазах. Спустя минуту Эбернети вспоминает, что Бряк ничего не знает о его присутствии здесь, а пугать ее было бы слишком жестоко. Мужчина специально толкает дверь рукой и лишь тогда подходит к ней ближе, вставая за ее спину. Хеймитч мог уловить ее дыхание, чуть не коснувшись ее талии, Эбернети протягивает руку и указывает на фотографию.
-Я, мать и брат. Я выгляжу неплохо, не правда ли?
Ментор лишь усмехается и, отходя от Эффи, прислоняется к стене. Он кажется излишне черствым, словно люди на фотографии его совсем не волнуют, а нетронутая за годы обстановка никак на него не влияет. Обычная такая ситуация, когда впервые за двадцать лет он оказывается здесь дважды за один день, да и тем более видит все эти ветхие вещи. Хеймитч смотрит на небольшой, но очень красивый медальон в шкатулке рядом с фотографией. Откуда он был у его матери мужчина так и не узнал. Она всегда говорила, что это всего лишь побрякушка и оказалась у нее чисто по случайности. Не вдаваясь в подробности, Эбернети хватало подобного объяснения, но сейчас он ясно видел, что медальон был совсем не простым. Голубые чистые камни даже по капитолийским меркам дорогостоящие, а тончайшие переплетения цвета серебра вокруг выполнены умелыми руками мастера. Подобных украшений Хеймитч не видел даже в Капитолии, да и сам медальон казался выполненным еще задолго до революции. Мать спокойно могла его спрятать, он вместится в любую щель. Удивление проскальзывает на лице мужчины, но столь же быстро сменяется абсолютным безразличием и Эбернети переводит взгляд на Эффи.
-Забирай. Лишний мусор мне не к чему.
Он говорит совершенно серьезно, на лице не дрогнет ни один мускул. Свинство выкидывать такую редкость. Эбернети знает, что Бряк, являясь настоящим знатоком всякой моды и всех этих дел, «побрякушку» точно оценит. И ему было совершенно наплевать сколько поколений эта вещь переходила из семьи в семью, принадлежала ли она погибшему до его рождения отцу или убитой Капитолием матери. Вещи ничего не стоят, никакой памяти они собой не хранят.
Хеймитч, не говоря больше ни слова, уходит вниз, садится на свой любимый диван и упорно старается не закрыть глаза, ожидая услышать ее шаги. Впрочем, она могла лечь спать. В таком случае, ему тоже не помешало бы немного вздремнуть. Еще минут десять он подождет, а потом…а потом он все равно не заснет, ибо вряд ли сможет.
Эбернети оглядывается и замечает, что пыль на телефоне выглядит как-то совсем неестественно. Как будто кто-то его трогал, а кроме Бряк этого сделать не мог никто. Она пыталась куда-то позвонить? Зачем? Он же ясно дал ей понять, что с тем же успехом он бы отправил ее на поезд. Представляя недовольное лицо сопровождающей, когда та обнаружила перерезанный провод, Хеймитч снова пьет, а после хохочет, наверное, на весь дом. Бряк упорно пыталась что-то предпринять, но все ее попытки рушились. Мало того, одно разрушение тянуло за собой другое. Эбернети начинает пьянеть и с трудом останавливается, чтобы не допить очередную бутылку разом. Иначе всё снова начнется по кругу, а одного раза им, пожалуй, хватило.
Была, однако, еще одна вещь, которую Эффи могла бы понять за этот день. Эбернети совсем ничем не занимается, его телефон разъединён, а телевизор и вовсе никогда не включался. Даже светом во многих комнатах, похоже, воспользовался впервые. Так что Бряк отчасти победила. Хеймитч не мог не признать абсолютную ничтожность своего положения, но суть была одна – его всё устраивало. Не подпускать к себе никого, не давать даже шанса. Эбернети сидел в темноте и никуда особо не смотрел. Застань его Бряк сейчас, она могла бы очень удивиться, он напоминал скорее застывшую фигуру, а не реального человека.
И все-таки Эбернети немного, но опьянел. В голову лезут разного рода непонятные мысли, и мужчина резко встает, выходя в коридор. Придет или не придет? И почему это вдруг стало так важно? Мужчина выдыхает и садится на пол, барабаня пальцами о дешевое дерево. Со стороны могло показаться, что он пьян, но, на самом деле, он просто ждал. Ждал, что что-то произойдет, что всё неизменно повернулось в какую-то неправильную сторону. Так почему тогда не идти до конца? Ночь всё равно пропадет из памяти, так пусть хотя бы на долю секунды даст почувствовать себя по-настоящему живым.

+1

19

Эффи легко пробегалась кончиками пальцев по крышке простой шкатулки, задумавшись, что же может быть внутри. Какой именно обрывок прошлого? Брошь? Может, письмо? Вообще, ей казалось странным, что это все лежит просто так, на поверхности. В обычной комнате, не за семью замками и злой собакой на входе, а на обычном зеркальном столике. По крайней мере, ее прошлое было спрятано именно так, от других подальше. В Капитолии не принято делиться будничными сантиментами и тусклыми эпитетами, поэтому память лучше спрятать в самый дальний угол и не вспоминать о ней. Но это не столица, это – дальний Дистрикт, где и так уже все законы рушатся. Так почему ничего не спрятано? Этого Бряк понять не могла. Люди этого округа боялись, но все помнили, просыпались и засыпали с подобными мыслями. Кажется, она только что нашла еще одно отличие между их мирами.
Шкатулка представляла собой ровным счетом ничего, просто неплохо обработанное темное дерево, которое утратило цвет с годами. Небольшие, едва видные царапины говорили об обращении. Хотя, может, условия жизни были подобными, кто знает? Читать историю по случайному предмету крайне глупо. И уж точно не Дива сможет хоть что-то тут понять. Даже в обычном платье, без косметики и босиком, от нее веяло чем-то столичным, чем-то ярким, но никак не серостью данного места. Эффи это ясно осознавала, поэтому не хотела смотреть на себя в зеркало, чтобы не доводить и так сложившуюся ситуацию до абсурда. А могла ли она жить здесь? Не слышать вечный гам Капитолий, не помня себя от вечных званых вечеров и мероприятий, не задумываться, что же завтра надеть, какие места посетить и будет ли все на высшем уровне? Не хранить постоянно в голове правила хорошего тона, просыпать по утрам, а не в обед, считая за успех то, что вернулся домой за несколько часов до рассвета? Не думать о мелочах и не бояться сказать что-то не то в присутствии высокопоставленных особ? Могла бы она, мисс Бряк, уважаемая, несмотря на свою должность, женщина с идеальной репутацией, жить здесь? Ответ приходит почти моментально, он – плод здравого рассудка. Нет. Ее долг, ее призвание жить заводной эмоциональной куклой, которая не знает горя.
Такую вещь вряд ли где-то можно уже было найти, ведь ни один торговец не взял бы такое невзрачное творение, которое явно не окупит вложенных средств. И поэтому шкатулка выглядела ценностью. На самом же деле, в мире капитолийки это было что-то новое, неизведанное и непривычное, и именно поэтому так привлекало внимание. Блондинка все еще боролась с любопытством и чувством совести, пытаясь все-таки вернуться к кровати или вообще спуститься вниз, чтобы не было соблазна. А, может, сумку поискать? Осталась где-то в прихожей или на кухне?
Поджав губы, Эффи все-таки откидывает крышку, удивляясь, что внутри лежит всего две вещи: перевернутая фотография и что-то за ней, скорее всего подвеска. Сопровождающая аккуратно берет в руки небольшой, пожелтевший прямоугольник, который готов рассыпаться в руках от неосторожного прикосновения, и переворачивает, вглядываясь в лица. Тут всего три человека, одна из них женщина, но все-таки время дает о себе знать, и разобрать изображение становится немного трудно, приходится слегка наклонить голову вперед и вглядываться внимательнее.
-Я, мать и брат. Я выгляжу неплохо, не правда ли?
Дверь открылась с оглушающим шумом в этой почти мертвой тишине, что заставило Диву резко поднять голову и смотреть в зеркало, как Эбернети к ней приближается. Она ожидала, что он осыпет ее колкостями за странный внешний вид, скажет переодеться, ведь она почти что беспардонно залезла в шкаф, но никак не смогла отреагировать, когда он просто встал позади, так близко, что отклонившись чуть назад, можно было его коснуться. Такое расстояние настораживало.
- Не похож.
Бряк еще раз смотрит на фотографию, на парнишку, который явно не знал, что его ожидает, который выглядел гораздо лучше, чем есть сейчас. Она быстро смотрит на отражение ментора, а потом вновь на снимок, как бы сравнивая. Мелкое сходство есть, но определенно не так уж и похож на себя прежнего. Легко угадываются светлые волосы и широкие плечи, а еще явно это язвительное «милочка» не вошло в его лексикон. И откуда только в Дистрикте Двенадцать фотографии? Эта роскошь начиналась с Четвертого, не раньше, но сейчас женщина была рада, ведь в ее руках что-то поистине необычное. Давай же, Хеймитч, скажи что-нибудь едкое, нарушь эту тишину, она и так слишком хорошо начинает думать о тебе. Это не приведет ни к чему хорошему.
А следующая находка ее буквально поразила. Подвеска с камнями! Нет, подумать только! Сопровождающая тут же откладывает на столик снимок и берет в руки украшение, убеждаясь, что голубые камни явно не подделка, а самые настоящие. И серебряная цепочка вилась интересным узором. Это можно было назвать шедевром ювелирного дела, встретить такое в дорогом магазине Капитолия или Первого, но никак ни здесь. Откуда это? Блондинка оборачивается и показывает Эбернети, который уже отошел к противоположной стене, свою находку. Она пытается увидеть в его глазах хоть что-нибудь, но тут ее ждет разочарование. И следующая его фраза полностью говорит об отношении к прежнему миру, прошлому и памятным вещам. То есть он готов отдать женщине подвеску, которая принадлежала его матери? Просто так?
Мужчин оставил ее, видно, ему тоже не по вкусу сложившаяся ситуация, а Бряк возвращается к кровати, все еще рассматривая украшение, понимая, что ей повезло. В столице таких работ она точно не видела, это будет что-то новенькое, хотя и явно вызовет вопросы, мол, где она достала такое? И отвечать что-то нужно будет.. Ничего, она же Эффи Бряк, что-нибудь точно придумает и скажет. Тем более, с наивными жителями Капитолия это не составит труда. Сопровождающая хмурится, когда ощущает циничные нотки в своих размышлениях. Это неправильно. Она тоже наивная дурочка.
Шум с нижнего этажа почти не доносился, а потом и вовсе утих. Неужели ментор решил заснуть? Ночь, тем более, уже на исходе, а Дива только что решила, что утром отбудет. Ей нужно было что-то сказать еще Сенеке, речь придумает в поезде, вот только в какое русло брать направление? Лгать в любом случае. Можно сказать, что лекарства были доставлены и приняты объектом, а, можно, просто объяснить, что ментор был не в духе и разбил все медикаменты вдребезги о стену. Что же лучше? Пожалуй, это лучше спросить у самого Эбернети. Или данный вопрос всего лишь предлог, чтобы спуститься вниз, чтобы не остаться одной? Или что-то еще?
Босиком идти было ужасно, но надевать туфли явно не выход. Мелкий мусор пока удавалось обходить, а половицы почти не скрипели, так что Эффи чувствовала себя призраком, который крадется по поместью, не желая на кого-нибудь натыкаться, чтобы придаться своей боли. Ее же случай немного иной. Женщина крепко рукой держит поручень, но думает, что ментор уже, скорее всего, провалился в сон. Зря она переживает, ничего особенного. Да, и зачем вообще нервничать? Она просто хочет спросить, придумать историю. Вот и все.
- Хеймитч?
Неясная тень в мрачном коридоре, отсутствие света явно мешает. Бряк на секунду перестает дышать, но с последней ступеньки спускается и идет к фигуре (если ей не чудится?). Все это выглядит сумбурно, и лучше бы было, если бы блондинка просто легла спать и не будоражила сейчас свои нервы и спокойствие Эбернети. Так было бы проще для обоих.

+1

20

Греби к берегу неуютному.
Соль впитает в себя твою боль,
Ты вернёшься другим под утро,
Но и берег уже другой.
Marc Streitenfeld - Into The Fray

-Ты, в самом деле, не собираешься говорить эту речь на туре?
-Что, правда? Я и не знал об этом.
-Эбернети, как твой ментор, я советую тебе читать то, что было старательно составлено для тебя.
-Старик, Капитолий ничего не сможет сделать. Так что последуй их примеру и просто засунь эти карточки себе в задницу.

Капитолий ничего не сможет сделать. Фраза, отчетливо раздающаяся в голове десятками лет. Его нечем прижать, а рычаги давления давно разъелись, как сгнили и рассыпались кости тех, кто был когда-то дорог. Из другой жизни, из другого времени. Из мест, где каждое утро имело значение. Там, где эти слова посчитали бы глупостью. Где никто не поверил бы в них, так, как не поверил бы и тот, кто произносит их с отчетливой пустотой в сознании. Ничего не осталось.
Без цели к существованию, годы складывались в один. Чем были те двенадцать месяцев, когда совсем молодого Эбернети вытаскивали из дома под руки, от того, что он не мог даже идти самостоятельно. Алкоголь сделал свое дело. К двадцати пяти годам на лице этого человека не осталось ни единого следа того, кем он когда-то был. Вседозволенность. Голодным играм не быть столь удачными без одного игрока, потому приходилось терпеть все его выходки.
Ничего не сможет сделать.
Напротив, распорядителям приходилось заботиться о том, чтобы ментор скоропостижно не сдох. Вместе с играми ежедневно начинались и разные подсыпки в еде, в том числе и в алкоголе, лишь бы они дошли до адресата. Стилисты работали с ментором не хуже, чем с трибутами. Слишком плохое влияние оказал бы Эбернети на бедные умы капитолийских зрителей и зрительниц. Забрызганная морда не входит в список эстетических предпочтений.
-Бряк, милая, все мужчины сбежали от твоего вида, и ты пытаешься отыграться на мне? Или…Боже, не говори мне. Во всем виновато красное дерево?!
Годами позже, после десяти лет, Эффи Бряк, сопровождающая с отличительными манерами, переступила через высокий порог (и как она только справилась с этим на своих каблуках), взяв на себя не столь приятную обязанность. Каждый год перед играми Эффи сама подбирала ему костюм, поджимая губы и скребя сердцем, выбирала что-то элегантное, но простое. В  то время порыв этот скорее объяснялся тем, что менторы и сопровождающие остальных дистриктов были дружны. Играть на публику было необходимо ради детей. Или ради карьеры, в  ее случае. Эбернети не верил ей и сам не давал повода верить себе. Трибуты умирали, они прощались кивком и явно не лелеяли надежды встретиться вскоре.
Чем ты, капитолийская кукла, дальше, тем лучше для меня и моей выпивки. Мало ли, забродит.
Он все ждал, когда у Бряк появятся дети, которым она будет восхвалять Панем и его праведность, а потому не сможет больше работать с ним бок о бок. Рассуждать о мощи Капитолия, наблюдая за примером неповиновения? Найдутся свои оправдания, время никого не ждет. Они и для нее нашлись, несомненно, только Эбернети хохотал над ними до боли в животе. Беспечная, наивная, попавшая совсем не в тот дистрикт. И через одиннадцать, двенадцать, тринадцать лет, она все также неизменно приезжала, чтобы назвать два имени и заставить ментора надеть отглаженный костюм. К чему ей был нужен этот путь? Сопровождающие других дистриктов менялись как бутылки в руках Эбернети, и лишь Бряк так долго шла по неровной дороге на своих неказистых шпильках. Руку ей не подставили. Сыграть в дружную команду не вышло вовсе.
Смерть и горе не объединяют, вопреки всеобщим представлениям. Наоборот хочется стереть из памяти любого, кто хоть немного к этому причастен. Как если бы они были сами виноваты во всем. Странные пути к искуплению, в алкоголе и шумных праздниках. В сжимании рукоятки стального лезвия ножа и примерки яркого платья, дабы скрыться от чужих лиц.
Без цели к существованию, годы складывались в один. К тридцати пяти от прошлых людей и вовсе ничего не осталось. Усмешки грубее, да правила жестче. А дни все равно смазывались в одну сплошную картину, яркую и отвратительную. И спрятаться хотелось, но в темноте не удавалось заснуть. Эбернети больше не возникает при виде привычного костюма и сыплет едкими комментариями лишь тогда, когда в поле зрения попадает неказистое украшение для пиджака, которое так хотелось бы видеть Бряк. Она, кажется, старается. А он, видимо, научился молчать.
Играть становится проще. Дружные. Часто рядом. Эбернети даже подаст ей руку на потеху обществу, сам внутри себя насмехаясь над реакциями. Бряк знает правила, здесь нет личных предпочтений. Ради детей или карьеры, уже не столь важно, средства достижения одни. Осталось снова улыбнуться, показать, что Голодные Игры и впрямь объединяют. До того момента пока кивок снова не начнет отсчет времени до следующей встречи.
Либо они заигрались, либо правила изменились в корне. Эбернети вдруг видит, что Бряк не выдерживает и очередная смерть заставляет ее страдать. Кажется, что не притворяется. Нет никого, перед кем стоило бы. Устои растоптаны и что теперь думать? Она же видела в играх истину, годами не играя и с радостью сообщая о двух именах. Или он ошибался, а может, открыл глаза только сейчас.
Протянутая рука больше не жест очередной умело сыгранной комедии. За гранью сыгранного и реального слишком многое потерялось. За стеной опьяненного и трезвого приходилось перестраивать всё.
Без цели к существованию, годы складывались в один. Пока, наконец, внезапно не остановились. Сорок, тридцать, уже нет значения. Осталось полностью разрушить. И снова воссоздать.

Хеймитч не слышит шаги от ее босых ног. Она, как всегда, идет мягкой поступью, вот только сейчас стук каблуков не мешает. Зачем-то спускается, зовет его по имени и останавливается в шаге от него. Может, просто не заметила. Мужчина не знает. Он поднимается с пола и чувствует, что никто из них не в состоянии найти себе место сейчас. Сам он ходит из комнаты в комнату, а она с этажа на этаж. И как еще не устали от этой вечной беготни.
Луч фонаря с улицы, едва пробивающийся сквозь грязное стекло окна, на мгновение освещает лица. Она пришла, чтобы что-то узнать. Возможно, придумать историю. Эбернети давно научился читать многое по ее лицу, правда, без тонны косметики дело оказалось сложнее. Эффи к чему-то нервничает, неужели думает, что Хеймитч выдаст всю правду о произошедшем? Глупая. Так он тебя не подставит в любом случае, ты отчего-то оказалась важной. Спустя все эти годы вдруг стала что-то значить. Особенно сейчас. Как будто стоило только скинуть все маски, и неприглядная правда открылась.
-Ты меня удивляешь. Краски больше не осталось? Снова растратила все деньги на страшные парики.
Она находится непозволительно близко. Среди кромешной темноты, едва дыша, наверное. Он уже вновь не слышал звуков. Ни ее, ни своих. Неважно, что будет дальше, мир уже разрушен. Давно попадал обломками людей и их скрюченными от боли пальцами, перекошенными от горя лицами и гадкими морщинами от несуществующих улыбок. Выдавить из себя еще одну едкую насмешку? Она же не зря приехала, два года он еще точно протянет. Успеет  еще выслушать, маски сами по себе натянутся. Таковы правила.
Эбернети говорит себе, что всё происходящее здесь – эксперимент. Очередная проверка «на вшивость». Можно ли ей сейчас доверять, можно ли будет рассчитывать потом, при необходимости? Чью сторону выбирает Бряк, что вынесла из того, что узнала? Лживые мотивы и побуждения. Как будто он на секунду встал на место распорядителя и расставляет очередную ловушку для жертвы. Только, в сущности, мужчина твердит себе, что жертва – она, на самом деле понимая, что это он сам. Что он врет себе, стараясь отгородиться от происходящего, будто бы это что-то могло бы изменить. Она здесь, настоящая, впервые. Больших доказательств уже не нужно.
Эффи непростительно близко. Милая, ты сама напросилась. Кто просил тебя спускаться, пусть даже сам Эбернети этого хотел? Вам все равно не стать близкими, не сойтись характерами и жизнями, пока Сноу твердым голосом раздает приказы. Миры слишком разные, в твоем нет места милочкам и солнышкам, ты и сама это знаешь. Он всегда будет груб и невежественен, забивая дыры стеклом из-под бутылок самогона. С годами люди не меняются, становясь все хуже. Только рука Эбернети почему-то вздымается и он касается ее бархатной кожи. А, впрочем, неважно. Дышать уже сложно, а ведь нужно что-то решать.

Он целует Эффи внезапно. Неожиданно мягкие губы. И, кажется, теплые руки.

Наверное, через несколько дней, а может недель или месяцев, оказавшись трезвым хотя бы на секунду, он задаст себе один вопрос.
-Капитолий ничего не сможет сделать?
И он будет знать ответ.
Мир давно уже разрушен.
Теперь и боль оставит свой след.

Отредактировано Haymitch Abernathy (Суббота, 18 января, 2014г. 01:36)

+1


Вы здесь » The Hunger Games » — FLASHBACKS; » Tell me the truth


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно