The Hunger Games |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » The Hunger Games » — FLASHBACKS; » We're a team, aren't we?
Haymitch Abernathy & Effie Trinket.Капитолий.Неделя до жатвы перед Третьей Квартальной Бойней.
Нет смысла перечить судьбе. С ней можно пытаться сыграть, но неизменно сталкиваться с проигрышем. Нет смысла идти назад.
Ты вскоре увидишь, что небо будет объято дымом и огнем, но ты должна знать, что делать дальше.
Тебе придется выслушать. Придется, наконец, выбрать сторону. Придется решить, станешь ли ты бороться?
We're a team, aren't we?
-А теперь, в честь третьей по счету Квартальной Бойни, дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.
Бутылка из тонкого стекла летит прямо в лицо Сноу. Вот только стенки телевизора непробиваемы, а президент слишком далеко. Не чувствуя себя, Эбернети едва сдерживается от того, чтобы не опрокинуть всё на своем пути. Арена. Победители никогда на нее не вернутся. Но победителей нет, есть только выжившие. И те, что вынуждены бороться с кошмарами по ночам, не стали свободными. Даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия. Выжившим никогда не будет покоя. Их снова выбросят, желая наблюдать за тем, как старые друзья убивают друг друга. Потеха. Столб воды для разжигающейся революции. Мужчине, правда, уже нет дела до тех далеких друзей. Случись это хотя бы тремя годами раньше, Эбернети бы сожалел о них и о том, что ему придется выстраивать планы по их убийству. Сейчас его заботили совсем другие люди. Ей придется вернуться. Его еще можно будет спасти.
Мужчина не успевает взять бутылку белого, как в дверь раздается надоедающий стук. Хеймитч усмехается, зная, кто стоит за порогом. Мелларк. Парень бы и душу продал, если бы это могло защитить девчонку от Капитолия. Стук становится слишком навязчивым, и дверь поддается сама.
-Даже не проси.
Эбернети выходит в коридор и смотрит прямо на Пита. В отношении спасения Китнисс, парень был слишком напористым. Мелларк умел хорошо говорить и его слова действовали почти на каждого, но Хеймитч лишь качает головой, когда парень заявляет, что Эбернети его должник.
-Заткнись, парень. Считаешь, что я расплачусь за долг, только если позволю тебе отправиться на арену и защитить ее? Позволь уточнить, я желаю того же. Я вытащил вас в прошлом году не для того, чтобы вы подохли в этом. А теперь проваливай отсюда, если не хочешь подкинуть мне пару-тройку булочек к выпивке.
Бывший ментор разворачивается, не дожидаясь ответа. Он слышит громкий стук двери и выдыхает. Парень должен понять, что если он останется в безопасности, вытащить Китнисс будет еще проще. Девчонке не придется волноваться за его жизнь, а потому не придется жертвовать чем-то. Революционный огонь не может потухнуть так просто. Сойку вытащат, вопрос один – живой или мертвой. А вот они уже обязаны спасти ее, чего бы оно ни стоило.
Отрава идет слишком хорошо. Мужчина не замечает, как становится вдрызг пьяным, будто выпил едва ли не весь ящик. Он отрывается от бутылки лишь тогда, когда дверь снова распахивается и ударяется об стену. Мелларк опять пришел что-то доказывать? Нет, девчонка, наконец, собралась с мыслями. Китнисс была той еще эгоисткой, но Эбернети никогда не винил ее в этом. Если ты живешь один, и только от тебя зависит выживание твоих близких, правил больше не существует. Тогда она спасала себя ради сестры, сегодня столкнулась с теми кошмарами, которых не думала увидеть наяву снова. Она, конечно, никогда не заслужит такого парня, как Пит. Но и осуждать ее не в чем.
-Явилась. Солнышко, сообразила, что к чему? Парню было проще. Его принесло сразу. Умолял, чтобы я позволил ему поехать вместе с тобой. А ты что скажешь? «Хеймитч, займи его место, ведь если уж выбирать между вами, пусть лучше Пит будет сломлен до конца своих дней, чем ты?»
Эбернети усмехается, прекрасно осознавая то, что девчонка к такому не готова. Но когда с ее губ срывается вопрос о выпивке, мужчина сгибается от хохота.
-Наконец-то есть что-то, в чем я смогу тебе помочь.
Он бы, впрочем, не дал ей бутылку, если бы не подобная ситуация. Спаивать детей было тем еще удовольствием, только девчонка уже совсем не ребенок, да и ей не помешает на секунду забыться. К тому же, как бы парадоксально не звучало, алкоголь поможет ей собраться с мыслями. Так и случается. Спустя минуту после того, как она едва справляется с парой глотков и начинает кашлять, девчонка, наконец, выдавливает свой вопрос.
-А почему бы тебе не поехать? Ты все равно равнодушен к жизни.
Тут она права. Эбернети смеется, зная, что ответить ему нечего. Китнисс до сих пор думает, что вся сложность в том, что он не вызовется вместо парня. Она ошибалась, впрочем, как и всегда. Главная загвоздка была в самом Пите. Если на Жатве выпадет Эбернети, Мелларк вызовется добровольцем в ту же секунду. Оставалось надеяться, что из двух карточек выпадет нужная.
-В прошлый раз я спасал тебя, так что вроде как обязан парню. Он не забыл сказать мне об этом, заявив, что я у него в должниках. Знаешь, солнышко, тебе никогда не заслужить его.
Бутылка заканчивается и Эбернети собирается выкинуть ее. Кажется, Китнисс слишком увлеклась, и мужчина собирается забрать выпивку, но Эвердин лишь сильнее обхватывает ее руками. Ничего, раз хочет. В его доме хватит на всех.
Следующие ее слова заставляют мужчину резко выдохнуть. Она просит спасти парня, если он окажется на арене. Приводит доводы и аргументы, умоляет что-то там обещать. Эбернети кривится и смотрит на бутылку. В глазах мелькает боль. Он не может дать ей того, что она просит. Он не может рассказать ей того, что могло бы всё изменить. Сойка будет спасена, она не имеет права погибнуть. Искра уже вспыхнула. Здесь и сейчас решался другой вопрос, смогут ли они сохранить искру внутри ее сердца? Без парня она ничего не сможет. Девчонка любит его, пусть и сама не понимает этого до конца. Вытащить Пита необходимо, но первой задачей всегда будет Китнисс. И от холодного расчета становилось не по себе. Так, будто Эбернети предавал не только их двоих, но и самого себя. Эвердин возненавидит его, когда всё поймет. Но в эту секунду, когда ей нужно было во что-то верить, мужчина дает ей такую возможность.
-Ладно.
Пит был бы рад, если бы знал, что, на самом деле, всё будет делаться для спасения жизни символа Революции.
На следующий день Мелларк устраивает настоящий разгром. Эбернети и рад был бы дать ему тумака за разбитый алкоголь, но смысла в этом нет. Парень слишком сильно настроен, но не на то, чтобы спасти себя. Хеймитч усмехается, понимая, что идет на поводу у двух этих идиотов. Каждое утро напоминает персональное чистилище, а по вечерам наступают агонии. Без алкоголя становится слишком плохо, но Эбернети держится, демонстрируя Китнисс и Питу все записи старых Голодных Игр. Мужчина врал себе, говоря, что ему плевать на всех тех людей, что мелькают на экране. Хуже, правда, все равно не будет.
До Жатвы остается одна неделя, когда Эбернети уходит из дома ночью, никого не предупредив. Были вещи, которые никто не должен был знать. Сейчас, почти перед самыми играми, никто не станет его искать. Все всё понимают. Решат, что настало время побыть наедине с собой.
Товарный поезд стоит на станции, дымом заполоняя все ближайшие улицы. Шахтеры загружают уголь, работая едва ли не двадцатый час. Мужчина проходит никем незамеченный, в самый дальний вагон, предназначенный для мелкой утвари. Всё уже было обговорено, это место сегодня будет свободно.
Он думал о ней еще тогда, когда Китнисс и Пит по очереди пришли к нему. На самом деле, многое зависело от Эффи. От нее зависело даже больше, чем кто-либо мог даже подозревать. Перед тем, как встретиться с нужными людьми, Эбернети отправится к ней. За последние два года сложилась «традиция». Чем эта встреча могла обернуться, Хеймитч не знал. Только он на самом деле желал поговорить с ней, и не только для того, чтобы оставить указания.
Ей тоже придется спасаться.
Чью бы сторону она в итоге не выбрала, мужчина все равно желает, чтобы она выжила. После того разговора прошло много времени и бессчетное количество вещей изменилось. Вот только Эбернети не может забыть, как бы того не хотел. Они ни разу не подали виду, словно всё осталось так, как было. Так было куда легче, но и сложнее одновременно.
Что испытала Бряк, когда узнала о правилах третьей Жатвы? Ей предстояло вытащить два имени. Какой бы Эффи не могла быть, эта новость не могла ее обрадовать. Бывший ментор представил ее такой, какой видел год тому назад, когда рассказал о своей семье. Сломленной и разбитой.
Мужчина садится на деревянный пол поезда и опускает голову на мешок. В углу его ждет совсем несвойственная ему капитолийская одежка. Эбернети хмурится, понимая, что ему придется это надеть. Хеймитча не должны были узнать в толпе, а появись он в своем привычном костюме, крой которого знал любой житель Капитолия, шум стоял бы несусветный. Сноу ничего не должен был заподозрить. Поэтому не было и машины, никаких сопровождающих, никого. Эбернети должен был добраться до места назначения сам, не привлекая к себе лишнего внимания. Это было ему только на руку, ведь так он сможет встретиться с Бряк. У них не будет много времени, но за пару часов мужчина сможет ей многое рассказать. Нет, не о революции. Это слишком опасно. И дело было не в том, что он не доверял ей, женщине самой лучше ничего не знать об этом.
Хеймитч просыпается, когда от резкого торможения поезда на его голову падает какой-то тюбик. Мужчина отбрасывает его, встает и с бешеным неудовольствием натягивает на себя капитолийскую одежду. Брюки и рубашка были как можно более простыми, но даже в них ясно ощущалась столичная мода. Эбернети передергивается, закатывает глаза и бесшумно выходит, стараясь не столкнуться с кем-либо. Через пару кварталов мужчина заходит в какое-то кафе, заказывает первый попавшийся напиток и уходит в уборную. Спустя полчаса бывший ментор чувствует себя каким-то извращенным, но человеком. Еще бы, в такой одежде себя кем только не ощутишь.
Толпа ярко наряженных капитолийцев на секунду сбивает с толку. Как будто кто-то ослепил его и в первые пять секунд глаза режутся от яркого света. Только вместо лучей солнца, огнями вспыхивали различные камни, нашитые на брюки, блузки и сверкающие даже с ресниц. Мужчина оглядывает себя и усмехается, все-таки по сравнению с ними он выглядел той еще белой вороной.
Капитолийская манера была ему известна. Он передразнивал их всякий раз, когда попадался случай. Поэтому ему ничего не стоит идти подобно тому, как здесь идут мужчины. Толпа снующих и спешащих подхватывает его, а Эбернети старается не хохотать, когда видит себя в отражении огромного стеклянного здания. Хочется остановиться и помахать себе, как это делают здесь люди на каждом шагу. С умалишенной улыбкой на лице, глазиками, как будто их только что накачали метадоном и тиком в руках, словно на электрическом стуле пытали лет десять. Эти люди ничего не знали ни о бедах, ни о смерти. Эти люди были слишком беспечны, наиграны и лживы для самих себя.
Эбернети проходит еще пару кварталов, оглядывая каждую табличку. Мужчина не знал точного адреса, успев забыть за пару лет. В последний раз он был здесь еще во время шестьдесят каких-то, когда один из спонсоров жил неподалеку от квартиры Бряк. Они проезжали мимо, и Хеймитч запомнил лишь название и номер улицы. Найти дом, в котором она жила, словно искать бутылку в доме трезвенника, но он должен был с ней поговорить, поэтому потеряв на улице еще с полчаса, мужчина все-таки обращается к какой-то капитолийке и слышит вполне внятный ответ. Может, с мозгами у них и не было всё настолько плохо.
Спустя еще час, Эбернети все-таки поднимается по какому-то дому и пытается вспомнить, упоминала ли когда-нибудь Бряк номер своей квартиры. Да и с чего бы? Мужчина раздраженно выдыхает, прислоняется к стене и только сейчас видит таблички рядом с каждой дверью, на которых каким-то курсивным шрифтом выведены фамилии и имена хозяев. Что же, ему осталось побегать по этажам, как сущему идиоту, и, наконец, найти нужную квартиру. В капитолийской одежде, по капитолийскому дому, к капитолийке. За-ме-ча-те-ль-но. После этого не выиграть Революцию будет непростительно.
Он, наконец, находит нужный этаж.
Звонит, выдыхает, осознавая всю абсурдность ситуации.
И когда Бряк открывает дверь, еще не увидев его лица, Эбернети резко хватает ее за плечи и в капитолийской манере смачно целует ее в обе щеки.
-Милааая, ты так хорошо выглядишь, даже не представляешь!
А затем сгибается напополам в приступе хохота. Отдышавшись, Хеймитч выпрямляется и смотрит на Эффи, ожидая чего угодно. Паники, злости, смеха. Но только он не дает ей ответить, заталкивая ее же в собственную квартиру. Признаки баловства мгновенно сошли на нет, Эбернети проверяет, нет ли кого в коридоре. Резко захлопывает дверь и входит в квартиру без приглашения.
-Прости, не выдержал.
Он многозначительно указывает на свою одежду и закатывает глаза, проходя к ближайшему креслу. Завидев белоснежный ковер, Эбернети стаскивает обувь, и только после этого садится.
-Есть разговор.
Тон ясно говорит о том, что он пришел сюда не шутить. Мужчина оглядывается, осматривает все вокруг и приподнимает бровь.
-Мы одни?
Если здесь и есть кто, ему придется уйти. У них нет возможности терять время сейчас, поэтому Эбернети начинает едва ли не с порога. Впрочем, он дает ей полминуты на передышку, сам собираясь с мыслями.
Мужчина пришел сюда, чтобы рассказать ей о правилах ведения игры. Если женщина вытянет карточку с именем Пита, Эбернети займет его место и ментором станет Мелларк. Паренек ничего не ведал в этом, поэтому единственной надеждой оставалась Эффи. Она сможет направить парня туда, куда нужно, стоит только сказать, что это спасет жизнь Эвердин. Только что заставит Эффи сделать это? Хеймитч пришел просить об услуге и ничего не мог предложить взамен. Наоборот, снова разрушить ее мир, дав понять, что всех в этот раз не спасти. Он мог бы пообещать ей, что дальше их ждет куда лучшее будущее. Но впереди была только тьма вперемешку с ярким огнем. Революция, которая могла сжечь всё на своем пути. Бряк окажется в опасности и Эбернети понимает, что он вовсе не хочет этого. Она ни к чему не причастна, только как доказать это Сноу? Еще одна задача кажется непосильной, но сейчас он отбрасывает от себя эти мысли. Он найдет, как ее спасти, но только позже, когда обсудит с ней еще две жизни.
Отредактировано Haymitch Abernathy (Понедельник, 27 января, 2014г. 01:02)
Повседневность была слишком яркой, чтобы отвлекаться на иные вещи. Череда лиц, ряд мероприятий, множество речей и поздравлений – все это сливается в один комок, если только вы не мисс Бряк, которая была рада подобной славе. Доставшиеся ей почести были настолько приятны, что увлекали с головой: подготовка к Туру Победителей, ведь тут нужно продумать все до мельчайших деталей (включая поворот головы помощников стилистов; все должно быть идеально); узнать по поводу нарядов своих подопечных; заказать необходимые детали; убрать синяки под глазами от бессонной ночи, проведенной за карточками с речью. Эффи ушла с головой в дела, не пропуская при этом ни единого мероприятия, наслаждаясь поздравлениями со всех сторон. Она с охотой отвечала на вопросы, давала интервью, которые изредка транслировали по телеэкрану, и с Цинной интриговала окружающих по поводу образов и манеры поведения своих подопечных, а также многих других сюрпризов. Порция только на всю суету усмехалась.
Дива совершенно не думала о том, что совсем скоро после Тура ей придется вернуться к рутине и вытаскивать имена детей, у которых хотя бы появился пример, идеал. Нет, она совсем не догадывалась, что подобных Китнисс в ее Дистрикте почти не было. А если и были, то вряд ли они еще попадали в возрастную категорию Игр. Нет, это совсем не волновало женщину.
Вскоре свободного времени почти не осталось. Усталость и недосып сказывались на психологическом уровне, и с каждым разом было все труднее сдерживать свои страхи относительно предстоящих событий. А вдруг что-то пойдет не так? Случиться может ведь что угодно, хотя и Бряк старалась предугадать все неприятности заранее. Если у Китнисс порвется костюм? Надо будет ей сказать, чтобы она продолжала себя в этом случае на сцене вести как обычно. Блондинка, засыпая, отметила у себя в голове, что при себе стоит держать нитки под цвет всех ее нарядов и иголки.
Все прошло почти гладко. Если не считать того факта, что в Одиннадцатом застрелили человека, и в этот же день на имя Эффи пришла телеграмма с выговором и некоторыми штрафными санкциями. В тот день сопровождающая даже за ужином не появилась, не потому что не хотела разговаривать с Китнисс, просто не было сил. Когда ты стараешься сделать все идеально, а получается хуже некуда, то внутри, как правило, что-то обрывается. Наверно, к счастью, что у Дивы это случалось стабильно, иначе все было бы совсем из рук вон плохо. Но краснота вокруг глаз не сходила до утра, и даже косметика не убирала ее максимально. Благо, что все были так заняты сложившейся ситуацией, что не особо обращали на женщину внимания, лишь сетуя на ее карточки, над которыми она провела всего лишь три или четыре ночи без перерыва на одном кофе, кофеине и стимуляторах.
Зато помолвка «голубков» многое скрасила. По крайней мере, так думали умирающие от умиления капитолийцы, но Эффи не понравился взгляд президента на его званом вечере. Слишком.. многообещающе? Будто это еще не весь кошмар, который бывшим трибутам придется испытать. Будто бы дальше будет еще хуже, поэтому начинать готовиться к подобным событиям нужно уже прямо сейчас. Куратору это совсем не понравилось, но делиться своими переживаниями с кем-то она не стала, ибо не поймут. Цинна был почти все время занят, его не стоило нагружать. Пит и Китнисс всегда в центре внимания, им не нужны лишние тревоги. Хеймитч.. А этот вариант просто отпадает.
Перед Жатвой количество мероприятий резко сократилось. Все средства уходили в Квартальную Бойню, а предвкушающие капитолийцы собирались в парках и ресторанах, обсуждая только эту тему, строя предположения и делая ставки. В такие моменты Эффи чувствовала себя действительно одиноко, поскольку на несколько дней взяла выходной, стараясь отойти от всего пережитого, восстановить силы. Как бы там ни было, но она бы даже, скрепя сердце, позвонила в Двенадцатый, если бы не знала, что Китнисс будет не особо рада ее слышать, а Пита застать почти нереально, ведь он, по всей видимости, много времени проводит время с Эбернети. У ментора телефон был отключен, в этом блондинка смогла убедиться еще в прошлом году.
Она старалась не вспоминать тот случай вообще, забыть его, как что из ряда вон выходящее. Как убийство старика в Одинадцатом. Но если в последнем случае можно было найти мифическую причину, то в первом – сознание открывало новые грани, упрямо убеждая, что это – настоящая Бряк, хватит прятаться за капитолийской оболочкой. Ей было страшно. В Капитолии нет тех, кто бы мог помочь справиться с подобной ситуацией. К слову, Дива до сих пор не знала, отдалились ли или стали ближе они с ментором. Но попыток узнать не предпринимала.
Пару раз женщина навещала тетку, ведя пустой разговор о моде и сплетнях, но она точно видела в ее глазах понимание и поддержку. Ее родственница тоже знала правду, понимала, что их прослушивают, но показывала, что не бросит свою племянницу одну, хотя и не может ее успокоить в данный момент. Один раз беседа зашла в сторону замужества, и сопровождающая пообещала, что до окончания Семьдесят Шестых Голодных Игр найдет себе пару. Тетка была права, уже самое время, если Эффи хочет завести семью. Во внимании Дива не чувствовала недостатка, особенно после триумфальной победы Двенадцатого. Осталось выбрать самого достойного и жить счастливо. Жаль, что только подобный мужчина будет любить ее парик и репутацию, а не мысли и душу.
Ужасное предчувствие не покидало блондинку несколько дней. Именно поэтому она решила смотреть обращение президента одна в своей пустой квартире. К слову, ей предлагали новое, гораздо большее, жилье, но это уже полюбилось, так что предоставленные деньги Бряк спустила на новую одежду, сшитую на заказ из лучшего материала, понимая, что от нее этого ждут. Впрочем, и доход от победы несчастных влюбленных позволял ей безбедно жить еще много-много лет.
Сноу был слишком довольным во время своей речи. Для обычных граждан это была радость от подобного события, возможность приятно удивить окружающих, подарить настоящее развлечение. Куратору казалось, что тут не все так просто, и эта ухмылка направлена в самый дальний Дистрикт двум выжившим.
Конечно, у Эффи были идеи по поводу Квартальной Бойни. Огнестрельное оружие? Арена вблизи одного из Округов? Никаких победителей в этот раз? Но все это оказалось сущим пустяком. Уж лучше бы всем раздали гранатометы и сухие пайки. Когда Сноу начал рассказывать новую концепцию, женщина стояла в самом обычном платье почти перед экраном, приложив ладонь к губам, чтобы, в лучшем случае, сдержать вздох облегчения.
- А теперь, в честь третьей по счету Квартальной Бойни, дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.
Конец речи Бряк не слышит, опускаясь на диван, не замечая, как дрожат руки. Нет! Этого не может быть! Это просто шутка! Накал страстей перед Квартальной Бойней! Это не может быть реальностью. Первые слезы она замечает только тогда, когда они скатываются по шее. И плевать, что Плутарх или сам Сноу могут посмотреть на нее в любой момент, могут увидеть ту, которая должна радоваться и прыгать от счастья. Это значит, что с Арены выйдет только один. Или Китнисс, или Пит. Зная мальчишку, можно было делать ставки, что он костьми ляжет, но не даст Эвердин умереть. Зная девчонку, можно было сказать, что она замучает себя чувством вины. Зная остальных победителей, можно было сказать, что ее подопечные – первая и самая важная цель.
Пожалуй, вариант был действительно только один, - дать эмоциями выйти наружу. Расклеиться, чтобы дальше быть сильной, трезво мыслить и пытаться поднять настроение тем, кто еще год назад радовался, что больше никогда не вернется на Арену. Это гиблое дело, но она попытается. У Дивы стаж почти двадцать лет и не один труп за плечами.
Руки сами находят трубку телефона и набирают знакомые цифры. Истерика только начинает набирать обороты, а она не знает, как будет справляться с этим, еще и разговаривая по телефону. Но это было просто необходимо сейчас, чья-то поддержка, хоть призрачное, но присутствие.
- Я знаю.
Цинна, похоже, был единственным, кого сопровождающая могла набрать. И сейчас рвано дыша в трубку, часто и уж слишком жалко всхлипывая, роняя слезы на оранжевое платье, она пыталась не наговорить лишнего. Стилист, создавалось впечатление, готов приложиться к бутылке виски или приехать и успокоить женщину, которая только и могла, что повторять «Это несправедливо! Такого просто не может быть!».
Нет, мир Эффи не был разбит во второй раз. Просто замки на определенных дверях чуть не слетели, открыв старые раны. В ней смешались две противоречивые сущности, которые неожиданно смогли поладить. По крайней мере, Бряк точно поняла, что ей пора к психотерапевту, чтобы вылечить раздвоение личности. Но сделать или помешать процессу она уже не могла. Осталось только вытащить две бумажки и назвать бывших трибутов.
Следующий день проходит в тумане. Выпито было несколько таблеток успокоительного и снотворного вперемешку, чтобы нормально уснуть и прекратить надрывать себе нервную систему. Внутренний голос подсказывал, что капитолийка сейчас как никогда должна быть сильной и показывать несгибаемый дух Дистрикта Двенадцать. Ей даже пришло приглашение на вечеринку в честь прочитанной речи Сноу. Теперь со всех сторон будет сыпаться жалость, но блондинке все равно. Подбородок вверх, улыбку шире.
Только одного она не смогла предусмотреть: еще одного победителя, о котором успешно забыла, переживая за Китнисс и Пита. Эбернети ведь никто не исключал из списка. И вот, наверное, зачем Сенека так беспокоился, чтобы он дожил до Семьдесят Пятых. Все было продумано заранее, жаль, что эти двое так не вовремя выиграли.
Звонок в дверь был некстати. Одетая только в алое платье в пол, на каблуках, но без парика и почти не накрашенная, Эффи осторожно открыла дверь, ожидая увидеть за ней или главного стилиста, который все-таки решил приехать, или водителя такси, который прибыл раньше положенного времени. Но никак не Хеймитча, мысли о котором проскакивали только недавно. И уж точно мисс Бряк не ожидала поцелуев в щеки, оторопев от такого обращения. Да, что с ним такое?!
Правило гостеприимства гласит, что надо быть терпеливым даже к незваному гостю, поэтому Эффи закрывает дверь на все замки и бросает печальный взгляд на зеркало, чтобы убедиться в своем внешнем виде: обычные капитолийки точно не ходят дома в шикарном платье с разрезом почти от начала бедра и которое держится на нескольких тоненьких лямках. Зато лиф усыпан камнями, и вырез небольшой есть. Красный – цвет этих Игр, платье было первым заказано модистке.
- Мы одни, Хеймитч. Что-то случилось?
Сразу к делу, без прелюдий о вечном. Голос беспечный, будто бы ничего действительно не происходило. Обычное мероприятие, обычные затраты, обычные смерти. Что ты тут забыл, разодетый в странную для Двенадцатого одежду? Не боишься быть замеченным у марионетки Панема?
Красное платье в пол, недовольный взгляд и чуть не сорвавшаяся про манеры фраза. Ничего не изменилось, впрочем, как и всегда. Эбернети и не ждал чего-то другого, он был лишь рад тому, что всё как обычно. Им не придется тратить лишнего времени, которое и без того утекало сквозь пальцы.
Бывший ментор останавливает свой взгляд на паре тончайших лямок и не скрывает своей ухмылки. В свои тридцать пять Бряк сохранила форму, которой позавидовала бы большая половина жительниц Панема. Эффи снова куда-то собирается, на один из своих чудо-вечеров, где кто-то наверняка скажет про бедных несчастных влюбленных из Дистрикта Двенадцать. Возможно, это был и не вечер вовсе, может Бряк, наконец, решилась найти себе достойную пару? После прошлогоднего успеха она вполне может позволить себе сложить все свои обязанности. Нет, Эбернети отметает эту мысль сразу. Эта женщина не из таких, хоть и умело прикрывается очередной маской.
Хеймитч оглядывается, понимая, что это – не Двенадцатый, здесь нельзя говорить открыто, хотя и в дистрикте давно сменились правила. Эбернети быстро встает, проходит к телевизору и, минуту провозившись с пультом, включает его. Прибавляет громкость почти на максимум, так, что первое время закладывает уши. Мужчина морщится, но звук не сбавляет, наоборот переключает на что-то заводное и музыкальное, словно хозяйка этой квартиры решила подбодрить себя чем-то веселым. Притянуто за уши, но это – единственное, что может он сделать сейчас, дабы исключить любую возможность вмешательства Капитолия в их разговор. Вскоре бывший ментор возвращается обратно, жестом приглашая Бряк занять ближайшее кресло. Он медленно наклоняется к ней и начинает говорить.
-Эффи, послушай, от тебя в этот раз будет зависеть больше, чем от кого-либо еще. Милая, ты справишься, в этом я уверен. Еще одно важное-преважное дело, ничего особо страшного.
Эбернети вначале усмехается, затем смотрит на нее, наверное, излишне внимательно. Словно пытается уловить каждое изменение в ее лице и малейшую реакцию на сказанные слова. Она должна справиться, не просто так все эти годы бегала по Дистрикту на своих шпильках, дабы добиться чего-то в жизни. Эффи целеустремленная, значит, в этот раз не должна подвести.
-Ты знаешь, правила Жатвы изменились. В конце концов, в этом есть свой плюс, если удастся, мы сможем спасти мальчику жизнь без какой-либо цены и лишних усилий.
Хеймитч чуть наклоняет голову вправо, зная, что его столь циничное отношение к жизни вызовет в Бряк бурю. Будет ли она жалеть? Станет ли винить себя в будущем, что вытянула одно из двух имен? Иногда Эбернети хочет, чтобы Бряк ушла со своей должности. Хватит ей выволакивать два трупа на сцену, она и без того создала себе армию призраков за спиной.
Будет ли она жалеть о нем?
-Чего я не могу просить, так это того, чтобы ты вытащила имя Мелларка. Знаю, это тебе неподвластно, но постарайся хотя бы подумать об этом. Стоит тебе назвать мое имя на Жатве и мальчик вызовется добровольцем, чтобы защитить ее. Этого допустить нельзя. Будет много проще, если вытаскивать понадобится одну, а не две жизни. Солнышко и сама будет меньше переживать на Арене. Впрочем, тут я ни о чем не прошу, от тебя здесь мало что зависит.
В преддверии этих игр почти все осознают одно. Жатва – не праздник. Даже Капитолийцы будут с сожалением смотреть на своих любимцев, которым суждено будет умереть едва ли не через неделю. В этот раз правила никто не изменит. Выживет только один. Так думал Капитолий, так должны размышлять все. Но были планы и мысли, едким пламенем разъедающие тщательно составленные документы на предстоящую Бойню. Революция. Но даже тогда выживут единицы. И все, что им необходимо сделать, спасти жизнь огненной девушки. Возможно, после появления этих двоих жизнь Эбернети и правда обрела смысл. Вероятно, ее значение появилось и прежде, тогда, годом раньше, в непроглядной темноте коридора в затхлом и грязном доме. Только всё это, даже в сумме, слишком поздно возникло и никак не тянуло на достойное препятствие равнодушию. Теперь он не ненавидел жизнь, у него были те, ради которых стоило бы умереть. Не зря в народе говорили, что главная цель человека – найти тех, перед лицом которых собственная жизнь станет никчемной и ничего не стоящей. Эбернети, правда, высмеивал подобные «мудрости». На самом деле, всё было куда проще. Хочешь, чтобы жил кто-то важный тебе – будь готов сдохнуть сам.
-В лучшем случае, Пит станет ментором. Дорогая, ты понимаешь, в этом деле он ни черта не смыслит, так что всё обязанности с крахом падают на твои хрупкие плечики. Подписывать договоры ты не сможешь, но стоит сказать парню, что это спасет жизнь Китнисс – побежит, не успеешь даже один глаз накрасить. Убеждать ты умеешь, а его и уговаривать особо не придется.
Хеймитч привычным для себя образом лезет в карман за бутылкой, но, к своему огромному сожалению, ничего не находит. Посылает весь мир к дьяволу на гостеприимную встречу, одергивает рубашку, из-за непривычного кроя он чувствует себя чертовски неудобно. Мало того, предыдущие недели «показательного поведения» доводят до того, что Эбернети просто на просто теряет всякую надежду качественно напиться. Только привычки не уходят, поэтому рука так и тянется к несуществующей выпивке.
-В твоем доме найдется что-то крепче чая? Даже не спрашивай, каким образом я оказался здесь без единой капли алкоголя, эти идиоты и вовсе лишили меня всякого запаса. Плюс-минус две недели, Бряк. Ну разве после такого я не могу попросить тебя об одолжении?
И дело здесь вовсе не идет о стакане виски или еще чего похлеще. Эбернети снова сводит весь разговор в одно русло – спасти двух трибутов-победителей. Эти дети стали для него чем-то очень важным. Капитолий снова обрел власть над ним. Сначала это раздражает мужчину, он борется с собой и своими страхами. После – остается смириться. От этого никуда не уйти.
Хеймитч усмехается, зная, что его чистейшие трезвенные дни не идут ни в какое сравнение с тем, о чем он просит. Хотя, почему нет? Что ей стоит направить парня в нужное русло и подсказать ему правильные действия? В конце концов, этим она и занималась все эти годы. Просто тогда всё это было похоже больше на порицания: «Эбернети, выдели этим детям хоть каплю внимания из того, что ты обращаешь на свои любимые бутылки!», «Подними свою задницу и подпиши эти договоры!» и так далее. Ее задача даже облегчается, не придется расталкивать пьяного сорокалетнего мужчину. Ей должно быть только легче. Ведь это она все эти годы мечтала о новом дистрикте, о чудесных трибутах и об ответственном менторе. Вот только мужчина понимает, что за последний год всё изменилось. И просит он не о сущем пустяке.
-Не переживай. Мы вытащим их, как вытащили и в прошлом. Мы просто обязаны, они, в конце концов, молодая, будущая семья.
Эбернети смеется, откидывается на спинку кресла и смотрит на телевизор. На экране прыгали какие-то непонятные существа-капитолийцы, в песнях прославляющие всю значимость и прелесть Голодных Игр. У них наверняка найдется сотня-другая альбомов, книг и фильмов, кроме тех, что демонстрировали на Жатве. Праздник, наполняющий сердца радостью и предвкушением.
Радостью смерти и предвкушением крови.
Красный был в моде. Несомненно, он сиял с различных прилавков, им разукрашивали упаковки и обертки, из ткани бурого цвета создавалась одежда. Кровь всегда была в моде Панема.
И Третья Квартальная бойня означала лишь то, что красный придет на пик популярности. На самую верхнюю точку.
-Я могу на тебя рассчитывать?
На мгновение мужчина смотрит ей в глаза. Нелепая ситуация, в которой он просит ее о помощи. Но Эбернети не чувствует никакой ущемленной гордости или еще чего похуже. Он просто сидит, ожидая ответа. Надеется, что события прошлого года на самом деле изменили Бряк и она тоже готова если не на все, то на многое. Разве есть что-то, что может остановить ее сейчас? Хеймитч вовсе не просит о многом, так, по крайней мере, ему думалось.
Ей снова придется вытягивать имена. Каждое она знает наизусть и каждое что-то значит. Эбернети мог бы добавить что-то едкое про милосердие, ибо среди трупов не выбирают, но в этот раз Китнисс и Пит должны остаться живыми.
Хеймитч вовсе не просит о многом. Он лишь предлагает ей с точностью и холодным расчетом отправить очередного участника игр на смерть. Ей и впрямь не привыкать, но что если у этого участника есть лицо, которое Эффи знает в мельчайших подробностях? Выбирать, в любом случае, не приходится. А это будет наилучший вариант.
И это вовсе не пресловутое самопожертвование, о котором так любят говорить. Чистые математические действия, объяснить которые можно было бы на пальцах. Он слишком равнодушен к жизни, чтобы что-то терять, а у них еще есть шанс выжить.
И все это напоминало полнейший фарс. Ментор Двенадцатого в привычной ей одежде, серьезность в глазах и что-то про ее внешний вид еще говорит. Полная нелепица. Эффи, хоть и не теряла вида, но продолжала не понимать, какого черта все здесь происходит?! Эбернети на ее диване, аккуратно осматривающий квартиру.. Да, как он вообще узнал, где живет сопровождающая? Хеймитч не так глуп, чтобы звонить в Капитолий и уточнять ее адрес. Общих знакомых тоже не было. И вряд ли мужчина на нее досье собирал. Неужели он запомнил, что как-то она обронила что-то о своем месте жительства? Бессмыслица.
Эффи закрывает глаза и выдыхает. Песня была последним хитом и транслировалась по многим каналам уже вторую неделю. Говорят, к началу Квартальной Бойни тоже выйдет что-то похожее. На вечеринках не будет перерыва от этих песен, в этом мисс Бряк не сомневалась ни на секунду. Ей хотелось начать массировать виски, чтобы избавить себя от шума в голове. Она настроилась на спокойствие и сожаление, переливы инструментальной музыки и спокойного журчания голосов, но не на взрывную волну энергии. И что скажут соседи? Куратор никогда себе подобного не позволяла, это было не в ее стиле. Зато должно помешать прослушке. Блондинка только сейчас поняла, что ее, как косвенно причастную к Двенадцатому, действительно слушают, а не слышат в пол-уха.
Она спокойно садится в кресло, всем своим видом показывая полное капитолийское недоумение и толику возмущения. Нет, дорогой, она не знает, зачем ты тут. Она в ярости, что ты мешаешь ей готовиться к выходу. Эта женщина не будет принимать ни в чем участие. Раболепие перед Капитолием у нее в крови. Она – не часть революции, она – стороны оппозиции, на баррикаде силы и металла, с мощнейшим оружием.
Их разговор напоминал что-то слишком интимное, близко склоненные головы свидетельствовали только об одном, а блеск в глазах был явно не от повстанческих мыслей. Никаких других вариантов разворачивающихся событий. Легкий флирт старых знакомых.
- Я не понимаю, Хеймитч. Что я должна сделать? Это как-то связано с Китнисс?
Конечно, связано. Иначе бы он не пришел, ему нет смысла приходить сюда. Но, оставаясь дурочкой, Эффи чувствовала себя защищенной. Прячась за пустой маской, она видела защитную стену и себя за ней. Но даже в этом случае что простая сопровождающая может сделать? Она – не главный распорядитель, не президент. Сенека уже поддался порыву милосердия, немного заигравшись. Это стоило ему жизнь. Негласно, но все знали правила. О проигравших никогда больше не вспоминали.
- Мы сможем? Ты действительно так думаешь? Но это же против задуманного. – Бряк начинает тараторить, стараясь заговорить не только ментора, но и привести за это время свои мысли в порядок. – Я не думаю, что Сноу хотел бы одного победителя на Арене, ему нужны оба. Да, и как все это будет возможно? Китнисс не поедет одна, по правилам нужны же двое трибутов..
Она, конечно, может приехать в Дистрикт раньше положенного срока, поговорить с мэром Андерси, который всегда хорошо относился к куратору (хотя бы за то, что она так долго смогла продержаться и явно не собиралась сдаваться), попросить его об услуге, добраться до необходимых шаров с именами и, например, загнуть угол у нужной бумажки. Или просто бросить два одинаковых листка с одним именем.. На этом размышления куратора прервались, а ее болтовня оборвалась. И это не страх перед дополнительной проверкой перед Жатвой заставил ее окончить свою речь.
- Нет!
Такого не будет.
Ни за что.
Это недопустимо.
Эффи не хочет такого исхода.
Она упустила самую важную деталь – еще одного победителя. Проработав столько лет с Эбернети, женщина давно перестала его воспринимать по-другому, только как ментора. И сейчас, беспокоясь о несчастных влюбленных, она почему-то не подумала, что, вытащи имя Мелларка, на выходе получит труп участника предыдущей Квартальной Бойни.
Это было как из крайности в крайность. С одной стороны, Бряк не могла допустить, чтобы что-то случилось с ее трибутами. С другой стороны, сама мысль о том, что Хеймитч вернется на Арену, что он будет вынужден убивать, и, в конце концов, его тело доставят в Дистрикт, претила ей. Передергивало изнутри. Будто бы легкие вырвали, а справляться оставили ее одну. Нет. Этого не будет.
Тут не было выхода. Капитолий, усмехнувшись, предоставил куратору, наверно, самую сложную задачу за всю ее жизнь: на одной чаше весов – дети, на другой – Хеймитч. Она даже не могла определить, кем для нее был ментор, но его смерть блондинка не может допустить. И в этот момент что-то внутри нее рвалось на две части. У Дивы не было выбора или возможности на что-то повлиять. У нее есть пудра и носовой платок после. Только вопрос: как быстро она сможет вернуться в Двенадцатый и будет ли в силах это сделать вообще?
Эбернети идет туда, чтобы вытащить Эвердин. Он доведет ее до финала, а потом героически перережет себе горло осколком от бутылки. А дальше будет то, что не в силах изменить Сноу, - два победителя. Но надежда на восстание угаснет вместе с девчонкой, которая никогда не сможет простить себя за все случившееся. Будто бы это она вытащит имя Пита, услышав потом ненавистно-желаемое «Есть доброволец». Будто бы это она убивает своими собственными руками еще в самом начале.
- Не смей! Ты просто не смеешь сейчас так просто сбрасывать себя со счетов! Неужели не придумал ничего получше, кроме жертвования собой? Хеймитч, им уже не будет покоя никогда, хочешь кинуть еще один камень в этот огород?
У Бряк нет аргументов. Лучшая защита – нападение. Она готова высказывать ему сейчас претензии, если бы это хоть что-то изменило. Но проще было сдвинуть гору, чем объяснить этому мужчине, что он не может умереть. Просто не посмеет это сделать из-за эгоистичных желаний сопровождающей, которая даже природу этих чувств объяснить не может.
- В баре есть ром, если хочешь, конечно.
Конечно, хочет. Приятнее пить, чем слушать нелепые попытки Эффи что-то изменить. Он шел сюда с конкретной целью, и какая-то капитолийка, боящаяся себя настоящей, не изменит его намерений. Поэтому сопровождающая поднимается с кресла, приподнимая платье, и идет к шкафу, стараясь не оборачиваться на диван. Песня, кстати, действительно неплохая. Простая и легко запоминается. Закрадывается в сознание. Как идеология Панема.
Находится и специальный стакан на кухне. Не удивительно. В квартире женщины все на своих местах, ничего лишнего, никакого беспорядка. Она стерильная, какой должна быть ее хозяйка. Обязана быть.
Мы должны их спасти. Эта фраза просто убивала не хуже ножа в сердце или стрелы в голову. Эффи хочет сказать, что все не так. Они, конечно, должны, но.. Но.
- Я с тобой, - протягивает стакан и садится рядом, - но разве нет другого пути? Хеймитч?
Остатки надежды, которые тают с каждой секундой все больше и больше. Бряк знает ответ, осталось разбить теперь остатки капитолийской Дивы.
Эбернети усмехается, проводит ладонями по лицу и берет стакан, опуская его на подлокотник кресла. Хеймитч, несмотря на столь долгий для него период «просушки», пить не торопится. Напиться он еще успеет, купить пару бутылок виски в Капитолии можно с легкостью. Мужчина лишь взбалтывает жидкость и наблюдает за тем, как лед стучит о дорогое стекло. Наверное, они и есть этот лед. Только и делают, что бьются о кромки, в невозможности выйти за край. Да и что станется с ними, если убежать все-таки удастся? Надежда и вера растают с той же легкостью, с какой пройдут первые дни в радостной свободе. Дальше будет только хуже. Одним всегда хуже некуда.
Поначалу Эбернети думает, что Эффи вполне готова на всё. Она здраво рассуждает, говорит о Китнисс и вовсе не выглядит напуганной. Вот только думает женщина совсем не об этом, ей отчего-то кажется, что Хеймитч предлагает отпустить девочку на Арену совсем одну. Мужчина слушает, на губах появляется улыбка, которая как всегда означала одно – Эффи, очнись.
Эффи, очнись.
Он никогда не произносил эти слова вслух. Только она наверняка чувствовала их из года в год. Тогда, на Жатве, вытягивая два имени. После, слыша два глухих, но раздирающих перепонки звука. Эбернети любил подшучивать над ней практически в любой ситуации, но всему был предел. Даже его адекватного минимума хватало на то, чтобы вовремя остановиться и прикусить язык, когда женщина старается сохранить остатки самообладания. Он, правда, молчал. Лишь горько улыбался, каждый раз провожая ее взглядом. Эффи знала, что значит эта улыбка.
Все кончено.
И сейчас, под звуки оглушительно веселой музыки, он смотрел на нее так же, как смотрит под конец всяких игр. Все было решено до того и ничего не изменится после. Вот только Эбернети не может понять, почему она с такой уверенностью выкрикивает «нет» и начинает приводить какие-то аргументы в пользу своей правоты. На какую-то долю секунды мужчина хочет взять ее за руку и успокоить, как годы тому назад он успокаивал тех, кто когда-то был дорог. Она снова напоминает ему ребенка, упрямого, не желающего смириться с тем, что должно быть. Хеймитч бы наверняка расхохотался, только сейчас совсем не до смеха. Эффи выглядит взволнованной, как будто он сказал ей что-то ужасное и непоправимое. Черт возьми, она же должна понимать, зачем они идут на это. Неужели Бряк предпочтет видеть смерть мальчика, чем вытянуть имя непробудного пьяницы, почти двадцать лет действовавшего ей на нервы? Нет, она не предпочитает. Эбернети видит, что внутри женщины что-то снова рушится, как и год тому назад. Эффи просто не хочет предпочитать. Несговорчивая, неугомонная капитолийка!
Борец с огнем внутри.
-Эффи.
Он хочет сказать что-то длинное, но моментально себя прерывает. Женщине стоит дать отдышаться, она ведь, несомненно, пойдет в дальнейшую атаку. Эбернети лишь произносит ее имя, заставляя ее оторваться от своих мыслей. Сейчас нельзя слишком много думать. Мужчина обычно смеется – Эффи, впрочем-то, последнее противопоказано всегда. Но они уже давно выяснили, что всё совсем не так и шутки остались шутками. Разве кто-то может отнять у Эбернети его манеру вечно кого-то подкалывать и что-то вытворять, а Бряк лишить вечных вздохов и охов на каждое его прикосновение к красному дереву? Нет, так будет всегда. Даже если он окажется на Арене, как сам того хочет, мужчина найдет способ подшутить над суетливой сопровождающей. Пошлет ей «приветик» с экрана, либо будет искать сучок или ветку, дабы вырезать из них нечто напоминающее Эффи и нахлобучить этому созданию парик из листиков. Он даже разукрасит листья в розовый, если найдет нужную ягоду. Своеобразная шутка-знак, означающая одно – не расслабляйся, Бряк. Я, хоть и пьяный, пусть и на Арене, но слежу за тобой и буду следить. Мало ли, туфли не те к наряду подберешь, как же я тебя такую к народу-то выпущу!
Мужчина усмехается своим мыслям, понимая, что женщина стала для него чем-то важным. Эффи должна это понимать, иначе как еще объяснить то, что он пришел к ней с просьбой о небольшой услуге? Наверное, за почти что двадцать лет привыкаешь и привязываешься ко всему. Или дело было вовсе не в прошедшем времени? Всё было слишком запутано, а распутывать и приводить в порядок уже слишком поздно.
-Это не жертва, Эффи. А даже если так, скажи мне, кто из нас – не жертва? Ты? Капитолий следит за каждым твоим шагом и наверняка прослушивает твою квартиру. Заставляет ходить на каждый веселенький вечер, принуждает выслушивать «соболезнования» по поводу несчастной парочки. Не пройдет и недели, а ты должна будешь выбрать из нас троих двух потенциальных трупов. Или Китнисс не жертва? А, быть может, Пит? Хватит, Эффи. Ты прекрасно понимаешь, что мы здесь не из-за собственных высокоморальных качеств.
Эбернети выдыхает. Они снова возвращаются к исходной точке, почти к тому же разговору, что произошел год тому назад. Мужчина не собирается что-то доказывать, на это нет ни времени, ни желания. Он только делает пару глотков рома, отмечая совсем неплохой вкус. Бряк знала толк в выпивке. Бряк знала толк во многом. Каждый год, выволакивая его из дома, она знала, что это хоть немного, но поможет. Она, отчасти, заставляла его просыпаться на неделю-другую. Выводила из состояния «существовать» в стадию «жить». Он ума не мог приложить, зачем ей это было нужно тогда? Сейчас это многое объясняло.
Эффи всегда была одинока. Об этом говорил и внешний вид ее квартиры, где не было ни единой счастливой фотографии из ее жизни с семьей или, хотя бы, возлюбленным. Утро-день-вечер. Где-то улыбнуться шире, где-то и вовсе посмеяться, а после согласиться с тем, что мода нынче совсем забыла про ярко бирюзовый. Эбернети видел лишь идеальную чистоту и никакого присутствия хозяйки в доме. Словно она и вовсе здесь не жила.
Где твой дом, Эффи?
И только каждый год, на какие-то полторы недели с небольшим, они снова оживали. Отряхивались, поднимали головы и ругались на весь поезд.
«-Бряк, ты что сделала?! Где, черт тебя подери, мои виски?!
-Так и думала, что что-то забыла. Ничего, дотерпишь до Капитолия.
-Я убью тебя, Бряк. Задушу этими же руками.
-Прости, Хеймитч, но это никак не вклинивается в наше расписание. Лучше позови детей к ужину, им нужно хорошо поесть, как только доедем до столицы, нас ждет много важных-преважных дел…»
Он никогда не смог бы причинить ей физического вреда. Эбернети сотни раз проклинал ее, грозился убить и придумывал кучу изощренных способов расправы над ней. И если первые годы молодая девица могла пугаться его злого рыка, то после они оба привыкли ко всему, что случалось во время Игр. Мужчина всегда шипел на ней как обозлившийся кот, попавший в колючки, а женщина выдавала что-то, что раздражало его еще сильнее. Ментор, правда, никогда не оставался в проигрыше, всеми своими замечаниями и едкими комментариями он выигрывал практически любой спор.
Они оживали. Злились, ругались в пух и прах, заставляя детей едва ли не шарахаться от каждого комментария. И стоило только увидеть шанс на победу, на выживание, они бросали все силы, что у них есть. Старались не привязываться, зная, что всё вряд ли закончится хорошо. Только надежда нужна была всякому, даже ему, обозленному на всё и вся, даже ей, хорошо притворяющейся «глупышке».
И сейчас им нужна была надежда. На то, что они смогут вытащить детей снова. Совсем неважно, какой ценой.
-Не обманывай себя. Солнышко знает, что я абсолютно равнодушен к жизни. Переживет, она сильная. Питу и вовсе будет не до этого, ему предстоит долго залечивать ее раны. Арена, знаешь ли, кардинально меняет людей.
Он говорит это без тени насмешки, вовсе не желая задеть ее. Когда-то он может и сказал бы ей, что она ни черта не смыслит в том, что происходит там, на самих Играх и какого этого, выживать, зная, что впереди будет лишь непроглядная тьма, сотканная из тысячи кошмаров. Мужчина до сих пор засыпает с ножом в руках и только тогда, когда ночь отступит. А с чем будет засыпать Эффи? Арена меняет людей. Но люди меняются и без нее, только медленнее, но с тем же ужасом.
Эбернети прав. Китнисс и Пит смогут пережить и эти Игры, и все то, что ожидает их в будущем. Они просто не одиноки. А вот Бряк – нет. Вынесет ли она эту Квартальную Бойню, сможет ли справиться с оглушающей пустотой внутри? Хеймитч внезапно для себя осознает одну простую истину.
Они всегда поддерживали друг друга. Разве найдется кто-то, кто будет способен занять освободившееся место? Они оба знали ответ. Нет. Впереди была только пустота. Еще одно полотно беспробудных кошмаров. Сплошное существование, без перехода на другую стадию.
-Эффи…
Мужчина произносит ее имя так мягко и так тихо, словно он боялся причинить ей боль громкими словами. Эбернети вспоминает свое детство и вылазки в лес. Когда он находил какого-нибудь серьезно раненного зверя, которого нельзя было отправить на что-нибудь съестное или поменять, он всегда добивал его, зная, что тот все равно умрет, только в куда более сильных мучениях. Он тихо садился на колени, стараясь не потревожить животное резкими движениями. Доставал нож, но перед этим говорил что-то успокаивающее. Звери всегда понимали, что их ждет. Только тихий голос по-настоящему убаюкивал, животные чувствовали всё много лучше черствых людей. Мальчик с особым вниманием определял место удара, он не должен был промахнуться. И перед самым броском, он сжимал рукоятку ножа, смотрел зверю в глаза и снова начинал что-то говорить.
-Нет. Другого пути нет.
Сердце останавливалось мгновенно. Мальчик уходил, долго наблюдая за тем, как кровь сходит с рук, отправляясь вниз по течению. Это было несправедливо. Когда-то он ненавидел тех, кто охотился ради забавы.
Когда-то он думал, что люди изменятся. Но мальчик не знал, что однажды он сам станет тем, кого когда-то презирал. Что спустя десятки лет, он тоже будет причинять непоправимые раны, и что он совсем не сможет помочь.
- Почему ты ушла с этой должности?
- Из-за ненависти, дорогая. Эти люди такие странные, все одеваются в серые цвета и почти не умываются! А их единственный ментор – самое ужасное существо, которое только можно вообразить! Быть сопроводительницей этого Дистрикта – самая адовая работа, лучше уж сразу на Голодные Игры.
Смотря на экран, Эффи пыталась вспомнить, почему же все-таки осталась работать в Двенадцатом, несмотря на нелестные отзывы и плохие рекомендации. Конечно, первой стадией было желание доказать, что она на что-то способна, что уделает всех предыдущих дамочек, что докажет, что может быть терпеливей и выносливее остальных, что является истинным ребенком Панема, который без страха смотрит на трудности. Через пару лет, с трудом признаваясь в этом самой себе, Бряк осталась из гордости. Она пыталась доказать уже нетрезвому Эбернети, что ее не так уж и просто сломать ехидными комментариями и обидными прозвищами, что у нее довольно-таки прочная броня сформировалась в ответ на его подколки. Проще было починить растоптанное чувство прекрасного, чем восстанавливать из пепла самоуважение. Годы шли, и женщина начала понимать, что притерлась к этому месту. Свыклась с идеей, что этот округ вряд ли когда-то победит (хотя надежда горела в ее душе слабым огоньком всегда). Поняла, что проще улыбаться спонсорам и смеяться в ответ на их шутки, чем показывать обществу остальные эмоции, связанные с Двенадцатым. Непонимание, разочарование, жалость. Проще было рассказывать о положительных сторонах, убеждая капитолийцев и себя саму, как она рада, что эта должность закреплена за ней, что это счастье – вытаскивать имена участников.
Для нее Хеймитч вскоре стал чем-то априори связанным с кураторством. И все происходящее было из разряда «так надо», «так было всегда». И отчасти иногда ей совсем не хотелось нового победителя, ведь осознание, что прежний ментор уйдет на покой, поднимало далеко не самые приятные чувства. Это удивляло ее, ведь, казалось бы, какое дело этой блондинке? Что один парень, что второй – ей главное, чтобы контракты подписывать умели и вели себя прилично. И они ведь редко разговаривали, не делились эмоциями или показывали друг другу фотографии племянников, обсуждая нелепые вопросы. Они просто были рядом тогда, когда не было остальных.
Сколько бы Дива не утверждала, что рада будет другому Дистрикту, Четвертом или Второму, что хочет быть около моря или наблюдать восторженные взгляды детей, готовых к победе, добровольно она бы ни за что не уехала. Наверняка, из упрямства. Мол, не довела все до идеального состояния. В любом случае, отговорки она бы сумела выдумать, нужен только повод. Сумела же эта женщина написать множество карточек для двоих трибутов, не повторяя предложения между собой? Воду лить – профессиональное занятие капитолийцев, специальный предмет в школе. Но, сколько бы слов сказано не было, Бряк не сможет объяснить, почему сейчас готова бороться за то, чтобы найти иной вариант, несмотря на осознание, что его нет. Не существует. В любом случае приходилось терять переменную в уравнении, надо просто просчитать все с максимальной выгодой. Ментор уже это сделал, Эффи остается только посчитать, что выйдет в итоге.
Дива последние дни думала только о Пите и Китнисс, которых судьба явно не хочет оставлять в покое. Проскальзывала даже мысль, а не специально ли бы написано завещание об игре победителей? Может, все это было искусно сфальсифицировано? Где тогда справедливость? Ее бедные трибуты явно не заслужили такого, пройдя через те испытания, которые им выпали совсем недавно. Как же была рада Бряк, осознавая, что теперь до победы следующих участников им нужно будет всего лишь неделю уделять ненавистным Голодным Играм. Остальное же время предоставлено им: есть и деньги, и средства, да, и нужные знакомства не так уж и сложно завести. Почему они вообще должны страдать?!
Откровенно говоря, себя капитолийка не чувствовала жертвой со слов Хеймитча. Она просто привыкла жить в подобном ритме. Идеальная осанка, от которой часто болела спина, радость убийствам, восхищение тиранами, недалекость ума – все это знакомо с детства, все принимается как данное. И даже сейчас, зная немного больше, чем следовало, Бряк все же была рада, что живет в этом мире, по этим законам и в этой оболочке. Знание о жестокости Сноу никак бы ей не помогли, родись она в том же Двенадцатом, да, и сейчас не особо делали свое дело. Разве что было кого обвинять.
Дива задумывалась о революции только один раз. И прекрасно понимала, что это не делается за один день, что многие Дистрикты просто так не пойдут против режима. Нужен стимул, нужен шанс на победу, нужен символ. Даже ее отравленное ложью сознание понимало значение Китнисс. Она была именно тем человеком, чья сойка будет красоваться на знаменах. Девушка, которая пошла против системы и выиграла, показав всему миру несовершенство режима. Сноу всегда исключал из своих принципов эмоции, строя государство на крови и металле. Но Эвердин, которая проявила самопожертвование дважды, доказала, что не стоит просто так недооценивать данный фактор. У людей появилась надежда. Даже недалекая сопровождающая понимала это. Увы, эта надежда была явно не для нее.
- Милая, ты замужем за своей работой. Ты посещаешь столько вечеров, но так до сих пор и не нашла подходящую пару. Что это у тебя из кармана выглядывает?
- Расписание, все должно быть четко, никаких оплошностей. Для личной жизни нужно время. Когда я буду уверена, что смогу уйти, тогда и буду обустраивать эту сторону.
Загвоздка в том, что она не хотела уходить.
- А ты сам осознаешь, что равнодушен к жизни?
Истерика начала сходить на нет, уступая дорогу трезвому рассудку. Эффи понимала, что Эбернети прав, и пыталась убедить саму себя если не в правильности решения, то хотя бы в безысходности сложившейся ситуации. Но почему-то слова о том, что ментор легко сможет расстаться с жизнью, вызывали сомнения. Да, Капитолий когда-то морально уничтожил его, но если Китнисс сможет излечиться, то почему и мужчина не будет в силах осуществить это? Он чем-то похож на непокорную девочку-сойку, но у каждого свое лекарство и путь восстановления. Может, он просто еще не нашел свой? Или не решился его искать?
Бряк в очередной раз удивляется приливам эгоизма. Она готова подставить под удар несчастных детей, чтобы спасти добровольца. На самом деле это называется заботой о близких, а блондинка просто изредка может утрировать ситуацию. Вообще, с ее стороны необходимо было только согласие и циничное обещание - отправить на плаху одну светлую голову вместо другой. Как жаль, что и на этом фронте она пролетела с ожидаемым поведением.
- В чем-то ты прав. – Неожиданное согласие. – Больно будет ведь в любом случае, правда? Хорошо, что ты умнее меня, иначе все могло бы провалиться в Тринадцатый. Мы должны сделать все, чтобы спасти ребят. Многое зависит от тебя. Ирония судьбы: сделав это в первый раз, ты делаешь и во второй. Ты заботишься о них больше, чем они думают. Больше, чем ты себе представляешь.
Куратор с легкостью могла представить этих двоих в роли собственных отпрысков. За неимением оных, бледные и худощавые подростки, со страхом взирающие на Капитолий, казалось, что нуждаются в чьей-то заботе. Конечно, капитолийка не могла их обнять или пообещать, что все будет хорошо, но убедить, что будет стараться изо всех сил было в ее компетенции. Палач с сердцем. И теперь, когда спасенные с Арены Китнисс и Пит рисковали туда вернуться, Эффи не могла этого допустить. Это как почувствовав запах свободы: больше не захочешь вкушать рабство и ложь.
- Если другого пути нет, то будем разрабатывать этот. Тут все действительно зависит от удачи, - небольшая усмешка от Бряк, - две бумажки, и только Бог знает, на какой имя Пита. Если бы ты поговорил с мэром.. Может, одна из них будет из материала другого качества? Например, отсюда, из Капитолия? Тогда бы я на ощупь смогла вытянуть нужное. Такое сработает, если не будет дополнительной проверки перед самым началом. Раньше ее, конечно, не было, только лет десять назад, когда в должность вступил новый министр охраны государственного покоя. Но ведь это Квартальная Бойня. Да, и Сноу не даст поблажек нам, учитывая, каким образом победил Двенадцатый. Нужно что-то посильнее. Есть идеи?
Молчание затягивается и Эбернети встает, якобы чтобы поставить бокал на стол, находящийся с другой стороны гостиной. На самом деле, мужчина желал оглядеться, надеясь найти хоть какие-то признаки того, что Бряк правда живет в этой квартире. Хотя бы одну фотографию, что-то, что могло ясно сказать, что владелица этого места сидит на кресле и невидящим взглядом смотрит куда-то. К своему удивлению, Эбернети не нашел даже вычурных вещей, так присущих капитолийцам. Приятный цвет стен, ничего лишнего и раздражающего. Он мог бы подумать, что это место не выглядит обжитым даже поэтому, ведь его хозяйка была истинным ребенком Панема. Ни тебе странных фигур по углам комнат, ни ядерных красок. Мужчина впервые столкнулся с тем, что не может объяснить себе одну простую истину – кто эта женщина?
Эбернети не знал о ней ничего ровным счетом. Во-первых, не считал нужным, во-вторых, испытывая некое презрение к человеку, зачем знать о нем что-то? Он мог только представлять ее ярко разукрашенную семью, сидящую за огромным противного цвета столом и решающую куда же поставить очередную гардеробную. У капитолийцев не было больших забот, а из забав им показывали смерти детей. Мужчина всегда думал, что Бряк с детства с восторженностью следит за Играми. Она наверняка видела Квартальную Бойню, ей тогда было около десяти. В глазах появляются различного рода отрывки, Эбернети помнит все на удивление хорошо. Такое, впрочем, никогда не забудешь. Из особо больного – крики Мэйсили Доннер, окруженной невообразимой красотой луга. Только ее голос до сих пор раздирает перепонки, самая первая из длинного списка тех, кого он не смог уберечь. Как долго капитолийцы покатывались со смеху? Возможно, до тех пор, пока заклеванная птицами девочка держала его за руку и не закрыла глаза. Эбернети не верил в возможность сочувствия со стороны тех, кто наблюдал за Играми как за шоу. В его представлениях жители Капитолия всегда с нетерпением ожидали смертей и расстраивались лишь из-за своих ставок. Мужчина оборачивается, смотрит на Бряк и пытается представить ее маленькой девочкой, с ярым удовольствием наблюдающей за происходящим на Арене. Только даже в его мыслях она смотрит на экран тем же взглядом, каким и сейчас.
Бряк, о чем же ты думаешь?
-В Капитолии закончились рамки из красного дерева или новая мода запрещает вещать фотографии родственников на стены?
Хеймитч говорит достаточно громко, так, что его трудно не услышать. Отдающаяся вечной характерностью реплика служит даже не для того, чтобы задеть Бряк или вызвать в ней возмущение, Эбернети просто не может больше наблюдать за тем, как она молчит.
Кажется, Эффи сожалела. Она по-настоящему привязалась к детям и что-то испытывала…к нему? Глупо было бы это отрицать. Он ведь тоже был ей благодарен, но этим всё, к сожалению, не ограничивалось. Ее вопрос только подтверждает это, но мужчина лишь отмахивается.
-Знаешь ли, в Двенадцатом закончилась выпивка, так что ради чего жить?
Хеймитч хрипло смеется, зная, что Бряк не сочтет это достаточной причиной. Всё, на самом деле, не имело никакого значения. Не скажет же он ей, что кошмары мучают его до сих пор и порой действующие лица вовсе не те, кто уже ушел из жизни.
От каждой болезни принято искать способ лечения. Эбернети, двадцатью годами ранее, даже искать не пришлось. Выпивка сама пришла к нему в руки, он обнаружил хорошее свойство алкоголя в первые недели после того, как вернулся с Игр. Помутнение рассудка, приятные галлюцинации и отсутствие каких-либо эмоций, кроме как самых поверхностных. Правда, у всего этого был один главный недостаток – содержимое бутылок заканчивалось слишком быстро. Он притаскивал их коробками и до того привык ко всем последствиям, что долгожданное забытье не приходило уже после трех лет непробудной пьянки. Он, было, пытался найти альтернативу. Будучи еще достаточно молодым Эбернети вполне мог завести семью или какое-то ей подобие, но это неизменно означало одно – новое влияние Капитолия. Этого он себе позволить не мог, да и не хотел. Всё, что он смог бы предоставить какой-либо женщине – деньги на безбедное существование. Возможно, кому-то в Дистрикте этого было бы достаточно, но к чему ему лишний человек в доме? Проще платить просто так или нанять уборщицу. Только нуждаемости не было даже в этом.
Мужчина все-таки опускает стакан на стол и возвращается к креслу, наблюдая за изменениями, происходящими с Бряк. Неужели она смогла принять его сторону? Кажется, она даже кивнула головой, как бы соглашаясь со всем, что он высказал ей. Эбернети поначалу не верит ей, кто-кто, а Эффи всегда была хорошей актрисой. Вот только женщина, видимо, говорит с искренностью, и следующие ее слова вызывают в нем неоднозначные чувства.
Он не хотел причинять ей боли. Она ведь, черт возьми, капитолийка. Так пусть и будет ей, без этих несвойственных чувств. Хеймитч мгновенно усмехается, если бы она была такой, то в жизни не помогла бы ему. Так что лучше? Знать, что перед ним могла быть бесчувственная кукла, не изменившаяся за все эти годы или видеть, что все эти преобразования повлекли собой необратимые последствия? Ее больше не представишь марионеткой Капитолия, но и к повстанцам явно не запишешь. В случае революции она могла с легкостью пострадать. Сноу не посмотрит на то, что куратор, по сути, никогда ни в чем не была замешана. Она лишь идеально выполняла свои обязанности, вытаскивала имена, соблюдала расписание, водила трибутов куда надо и давала интервью. Да и поверить в то, что Бряк могли посветить в какие-то планы, было сродни тому, что увидеть, как Эбернети добровольно выкидывает коробку отменного виски и клянется больше не пить. Но президенту будет плевать на это, пострадают все, кто относился к Двенадцатому и Сойке. Мужчина мог лишь надеяться на то, что Эффи подвергнут простому допросу и отправят домой, под присмотр миротворцев.
Больно будет в любом случае.
Удивительно, но Бряк была права.
- Это не ирония судьбы, милая. Это то, что, так или иначе, должно было случиться. И мы сделали только то, что не смогли сделать для других ребят.
Он откидывается на спинку кресла, не сводит взгляда с Эффи и пальцами постукивает по подлокотнику. Мужчина резко замирает, ее последующие слова пробуждают в нем волну непонятного гнева.
-Ты что, совсем спятила?!
Подменить бумажки и вытащить нужную? Бряк разумно добавляет про Сноу и про проверку, только эти слова совсем не успокаивают Эбернети. Она решилась подумать о таком, почти что добровольно вписывая себя в ряд революционеров. Здесь, черт подери, не только борьба за спасение двух жизней, в дистриктах творились настоящие волнения, и надвигалась война. Нет, Эффи, не стоит обманываться, ты все-таки капитолийка и совсем не хочешь революции. Тебе не место на этом поприще и ты сама это прекрасно знаешь. Люди пойдут против всех твоих принципов и спасать ты будешь тех, кто разрушит твой мир, чьи действия, возможно, отразятся на твой собственной семье. Хеймитч сжимает пальцы, и саркастичная усмешка появляется на его губах.
-Может, ты и вовсе сходишь к Сноу, попросишь его отменить Квартальную Бойню?
Нужно что-то посильнее.
Мужчина резко выдыхает, поворачивается к Бряк и грубо произносит.
-Моя идея состоит в том, что ты просто поднимаешься к своим любимым шарам и вытаскиваешь одну из бумажек. Когда я просил тебя подумать, я не говорил тебе подвергать себя опасности, милая.
Хеймитч даже объяснить себе не может, почему ее слова вызвали в нем такую злость. Она ведь даже не собиралась этого делать, но только мысль о том, что она вообще решилась такое высказать, перечеркивало всё и разом. Ее не отпустят, когда начнется революция, заподозрят дух, несвойственный обычной капитолийке и будут выбивать его пока она совсем не потеряет себя. Мужчина знал, что это такое. Если у Эффи нет родных, значит мучить будут ее саму. До того долго и сильно, что она начнет путать реальность и свои собственные кошмары.
-Всё, что от тебя требуется – быть хорошей капитолийкой и вовремя подсказать Питу, куда ему нужно будет пойти и где поставить подпись. Надеюсь, сможешь справиться с этой неимоверно трудной задачкой?
Эбернети понимает, что его раздражает сильнее всего. Ее человечность. Ей присущ страх, боязнь перед Панемом и рвение ко всем правилам, но в это же время она ломает все его устои относительно жителей Капитолия. Она, черт возьми, меняет его мнение, и он больше не может с уверенностью говорить, что всем важно лишь шоу. Хеймитч мог принять то, что она отличается от большей части столичных женщин и мужчин, но чтобы настолько и так сильно – нет. Ей нельзя отличаться так сильно. Она должна оставаться «собой», даже если того не хочет.
Мужчина снова смотрит на экран и перед его глазами вновь проходят дни Квартальной Бойни. Он держит девушку за руку, желая, чтобы ее страдания как можно быстрее закончились. Ее кровь заливает его рубашку, тело Мэйсили бьет дрожь и она хватается за его ладонь, стараясь улыбнуться.
-Хеймитч, представляю, как им весело. Эй, смотрите сюда, птички вывели незамысловатый узор у меня на предплечье!
Эбернети сильнее сжимает ее руку, а девочка заходится кашлем. Он устремляет ненавидящий взгляд в сторону камер, и тело его дрожит от гнева и боли. Мэйсили тяжело дышит и Хеймитч откидывает прядь ее волос со лба. Девочка закрывает глаза.
Эй, Эффи, ты смеешься или плачешь?
На самом деле Эффи была разочарована в себе. Будь она чуточку умнее или находчивее, то, безусловно, предложила бы лучший выход, более надежный и продуманный, а не банальную попытку обмана или легкой дымки миража действительности перед глазами. По сути, на их мир и так уже наложилось слишком много шифоновых тканей лжи, не видно даже собственного отражения, а маленькую бы уловку точно бы не заметили даже камеры и зрители, которые не особо и тщательно наблюдают за Двенадцатым. Но в этот раз все изменилось.
Наглая, ошеломляющая и уверенная победа над Панемом, замаскированная под вечные идеалы любви. Теперь Сноу лично напишет для них «Ромео и Джульетту», выступив не только писателем и сценаристом, а и главным по спецэффектам.
Женщина понимала, что все может оказаться бессмысленным. Сознание до сих пор не смирилось с мыслью, что в этом году в поезде она снова увидит два знакомых лица, потухшие глаза которых будут говорить красноречивее слов. Кориолан не допустит ошибки, а Плутарх, новый распорядитель, совсем не Сенека. Все это было приготовлено специально для «голубков» из шахтерского Дистрикта. Написано, скорее всего, почти все до мельчайших подробностей, а смерть обоих будет яркой и запоминающейся. Почему-то Бряк только сейчас задумалась о том, что замысел не в том, чтобы убить одного из тандема Двенадцатых, а подавить хоть какие-то проявления самовольства посредством жестокой расправы над двумя победителями. Скорее всего, ни у Эвердин, ни у Пита дороги назад уже нет. Одна сгорит в огненном дожде, а второй отравится морником. Ирония судьбы.
Но слабые попытки хоть что-то предпринять не напрасны. Они хотя бы внушаются надежду на то, что хоть что-то еще можно незаметно подкорректировать в планах высшего руководства. Хотя даже при подобных раскладах что-то существенное теряется. Как минимум, наставники и лица каждого округа, ведь история побед будет смыта кровью и написана заново.
Зачем ты здесь, Хеймитч?
Дива с удивлением осознает, что не понимает смысла его приезда, а глупая отговорка не кажется такой уж подходящей к данной ситуации. Обговорить стратегию и пожелать удачи на Жатве можно было и за пару часов до самого мероприятия, а не за несколько недель. Или это – моральная установка на будущее? Что-то типа мысли материальны? И зачем этот капитолийский костюм?
Эффи запуталась в своих мыслях.
- Жалко красное дерево тратить на такую ерунду.
Она хотела бы придумать остроумный ответ или съязвить, что в столице пользуются достижениями науки и техники, а не обычными вещами из прошлой жизни. Это ведь до ужаса непрактично: стекло может разбиться, а по вечерам на тебя будут смотреть улыбающиеся и серьезные застывшие лица. Нет, спасибо.
Блондинка не хотела фотографий. У родителей она бывала довольно-таки часто, и те не увлекались подобным коллекционированием пыли. Даже, наверняка, никогда не задумывались об этом. У тетки на стенах висят модные коллажи, она не из тех сентиментальных дам, которые каждые полгода фотографируют своих племянников, чтобы целыми днями любоваться и вздыхать на изображение. Да, и Бряк не видела в этом смысла. Или просто не было желания ставить хоть что-то на полки. В дорогой кайме должны быть дорогие сердцу воспоминания или люди. Сноу она и так слишком часто видит на телеэкране.
Куратор на несколько секунд поджала губы. Ей бы не хотелось, чтобы ментор лез не в свое дело, полагая, что женщине просто некого поставить в рамку. Это действительно лишняя трата времени и денег, лучше составить очередной план на день. Странно, но почему-то ей было важно мнение Хеймитча. Может, проработали слишком много лет вместе? Стерпится-слюбится? Нет, не в их случае. Если не брать во внимание, конечно, мелкие шпильки с добрыми нотками и знание привычек друг друга наизусть.
- Или просто не хотела бы, чтобы любой гость, как ты, например, видел то, что не нуждается в оценке общественности.
Конечно, у самой Эффи есть фотографии. На званых вечерах часто порхают стайки модных фотографов, которые настолько изменяют твою внешность и окружение на своих миниатюрных устройствах, что порой сомневаешься, а на том мероприятии ты был? У капитолийки есть целая стопка своих портретов и картинок в полный рост. Они все, без сомнений, прекрасны, каждую хоть сейчас можно взять на обложку глянцевого журнала, но души там не было. Как и в повседневной жизни столицы. Визгливые роботы в разноцветных одеждах. Вместо топлива – шампанское, вместо чувств – заменители, вместо страха – покорность, вместо жизни – игра.
- Действительно. Похоже, в твоей жизни остался лишь один смысл. И он то тонет в спирте, то остается на самом дне.
Бряк не верила в эту чушь. Если раньше она бы с легкостью махнула на это рукой и подтвердила алкоголизм Эбернети, то сейчас хотела бы спросить, когда он в последний раз напивался. Это было, очевидно, не так уж и давно, но все же весомый отрезок времени назад, дольше, чем обычно, бутылка не скрашивала вечер. Сопровождающая просто знала, что теперь двое победителей, которые никак не могу разобраться между собой, стали важной частью его жизни. Возможно, привнесли что-то новое, чувство ответственности и беспокойства. Ментор, может, впервые за столько лет почувствовал себя живым, а не существующим. Может, он именно поэтому так смело шел на верную смерть? На секунду женщина почувствовала уважение: идти уверенными шагами на плаху не каждый сможет.
- Я не думаю, чтобы ты вернулся на Арену ради кого-нибудь другого. Тут дело не в том, что у Дистрикта есть молодой победитель, а в том, кто этот счастливчик. Эти дети важны для тебя. Знаешь, Китнисс в чем-то похожа на тебя. Такая же упрямая и не имеет ни малейшего понятия о манерах (или искусно притворяется)! Но делаешь ты это не из чувства долга или потому, что так надо. Мне кажется, что ты хочешь этого. Именно ты.
Сказанное тут же показалось невероятной глупостью, что заставило Эффи слегка покраснеть и опустить голову в усмешке. Ситуация напоминала фарс: громкая музыка и не менее громкие слова. Вот только вряд ли они достигнут цели в своем направлении, Эбернети уже все решил для себя, плотно укрепившись на установленных позициях. Блондинке оставалось покорное смирение.
Впрочем, как и всегда.
- А тогда скажи мне, Хеймитч, какого Дьявола ты делаешь в моей квартире, если тебе просто нужно было удостовериться, что я с позитивными мыслями об удаче пойду к шарам с именами? Зачем ты ехал в такую ненавистную столицу ко мне? Чтобы просто рассказать, что все плохо? Или поделиться желанием вскоре умереть? Мог бы мне позвонить, это, пожалуй, было бы удобнее для тебя. Не стоило так напрягаться.
Эффи зла. Она рискует опоздать на вечер, сидит в собственной гостиной и пытается придумать хоть жалкое подобие плана, а в ответ получает лишь негатив и обвинения. Да что с ним такое?! Что же ментор хочет от нее? Или он просто не рассчитывал на то, что Бряк хоть что думает по этому поводу? Надеялся увидеть только поток слез и кучу использованных бумажных салфеток? Потекшую тушь и негодование? Но азарт в глазах и радость от предстоящего зрелища?
Ты сам разрушил все иллюзии, не пытайся строить их снова за меня.
- Я все равно уже погрязла в этом по шею. Как ты сказал, я тоже жертва (хотя я бы иначе трактовала все тобою сказанное, просеивая через фильтр сарказма и презрения). Но если что-то пойдет не так, то меня тоже не обойдут стороной, будь я хоть трижды покорной и благочестивой гражданкой Панема. Они всегда найдут, за что зацепиться. Разве не это ты пытался мне сказать тогда? Все мы находимся под давлением, все под прицелом, и подобной участи не избежать. Так что, идти на попятную, Эбернети, нет возможности.
Все, что от нее требуется, быть хорошей капитолийкой..
Блондинка ухмыляется, потому что уже не попадает в эту категорию. Хорошие капитолийки не ездят в Дистрикты и не проклинают тех, с кем работают двадцать лет. Они не спорят, не подозревают ни в чем государство и свято молятся на идеологию. И уж точно не предпочитают светской беседе разговоры о способах обмануть Президента. Хорошие капитолийки не расстраиваются из-за погибших трибутов и не пытаются понять алкоголиков. Бряк, вообще, как оказалось, не лучший вариант. И она ненавидит, когда на нее перекладывают всю ответственность. Будто бы все крысы бегут с корабля, оставляя Диву за капитана. И этот груз тянет ко дну не хуже бреши в металлическом каркасе. А если она не справится?..
- Ты же помнишь, удача никогда не была на нашей стороне. – Сказано это слишком контрастно по сравнению с предыдущими пламенными речами.
Вы здесь » The Hunger Games » — FLASHBACKS; » We're a team, aren't we?
